Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра

сделал в жизни очень мало. И это моя боль. Игры мои были бедными — рогатка, шарики и ничего не было другого. Родители в воскресенье ходили в маленькую тратторию, где отец пил стакан вина, а мы с мамой ели луппини (соленые бобы). Потом, конечно же, все взрослые начинали петь, причем пели оперу. Я с того времени помню площадь, заполненную крестьянами, которые продавали шелковые коконы, шелковицу. Я помню, что моим развлечением было раскрывать рот и ловить ртом дождь. Потом я становился молодым. И тут пришла война. Я был призван в армию на службу. Почти год я там служил, 39–40-й год. Я, как и все дети того времени, восхищался Муссолини. Все тогда так воспитывались. Были маленькие парады. Но потом пришли фашисты. Родители с детьми уехали из Сантарканжело. Однажды я пошел в оккупированный городок, где правили фашисты, и нашел своего кота, который сидел на дереве. Отсюда стихи про сумасшедшего, который поет на дереве. Помнишь этот эпизод „Амаркорда“? Я дал коту поесть и пошел обратно. Я вышел на улицу Верди, где родился, и встретил там кузена, который сказал: „Возьми листовки, ты идешь сейчас обратно?“. Я засунул листовки в задний карман штанов и в это время почувствовал сзади дуло ружья, наставленного в спину фашистом. Так меня забрали в плен. И после этого я был год в Германии, в плену. И в этот год стал писать стихи, т. е. я неправильно сказал — писать, потому что не было ничего: ни карандаша, ни бумаги. Начал думать стихами, думать в лагере, чтобы говорить их пленникам, которые были в лагере. Я читал, чтобы развлечь, читал, рассказывая какие-то факты из жизни. Стихи были на диалекте „романьоло“. Там было много пленников из нашего городка, из окрестных городков. Так и начал писать первые стихи. Там же произошла трогательная история. У доктора, который был в плену санитаром, имелась ручка, и он за мной записывал. После войны он вручил мне тетрадь, этот доктор из Форли. Однажды на Рождество мы в лагере остались голодными. И я стал вспоминать, как делала моя мать спагетти. Я сделал тесто, стал кипятить воду (все это конечно на словах), потом бросать пасту (словами), и когда все было готово, и соус — все смотрели на меня такими глазами, каких я потом больше никогда не видел. Ни на одном из своих выступлений. И я раздавал блюда и спрашивал, хочешь ли ты сыру сверху, и сыпал его, а в конце один молодой человек спросил меня, может ли он попросить добавку? И я ему дал. Вот это был момент ужаса в жизни. Но внутри происходили исключительные вещи. Я думаю, это был год жизни, который в большей степени меня сформировал.

Доволен был много раз в жизни, но более всего когда меня освободили из Германии, и я смог смотреть на бабочку без желания ее съесть. Об этом есть стихотворение.

Из Германии я поехал домой, и километр, который остался до дома от вокзала, проделал за шесть часов. Я боялся объявиться внезапно, так как все думали, что я умер. Я начинаю идти к дому. Я знал, что маму я остановлю сразу, скажу ей: „Ну, баста, баста!“ Больше всего я боялся за отца, потому что вокруг было много людей, а он не был способен на выражение чувств и комплименты. Он стеснялся проявления чувств. Я вижу, что он у дверей, с сигарой во рту. Я останавливаюсь перед ним за четыре метра, чтобы ему не было неловко. Он вынимает сигару изо рта. Первая его фраза была: „Ты ел?“. Я говорю: „Конечно, конечно“. Он оборачивается и говорит: „У меня много дел“. И ушел, а я вхожу в дом. У нас был такой маленький зальчик, там были люди, которые собрались. И вдруг я вижу, что подошел какой-то человек с чемоданчиком. И я спрашиваю: „Вы кого-то ищете?“ — „Вас“, — говорит тот человек. „Меня, почему?“ — „Потому что я парикмахер. Меня прислал ваш отец“».

Тонино разволновался, вспоминая эту историю. Наступил вечер. За окном исчезли очертания холмов. Мы продолжали разговор: «Я закончил университет Урбино. Когда я учился в университете, мне повезло, потому что ректором университета был Карло Бо. Это великий итальянский литератор и критик. Он сделал предисловие к первой книге моих стихов. Это большая оценка. Я получил диплом по педагогике и 7–8 лет преподавал в школе. Тем временем вышли мои стихи. Они имели успех. Кто-то писал в газетах об этом успехе. Дошло это и до Рима».

Лора: «Тонино пригласили делать сценарии. Одним из первых был „Один гектар неба“ потрясающий фильм. И после этого продюсер его приглашает в Рим. Он как профессор получал 39 000 лир за свое учительство, а ему предложили сразу 300 тысяч. И он поехал в Рим. Поехал и жил, и десять лет жил впроголодь. А почему? Потому что не платили, не было успеха, было трудно пробиться. Тонино помогал очень Де Сантис, которому он сделал несколько фильмов. Сделали „Горький рис“ с Мангано. И Феллини тоже начинал в это же время в Риме. Феллини тоже начал помогать, у него были кое-какие деньги, и он одалживал или кого-то просил одолжить Тонино деньги. Тонино еще не знали, а он уже несколько лет жил в Риме. Потом пришел успех. Сценарии хорошо пошли. А потом он начал работать со всеми режиссерами, которые стали самыми великими режиссерами мира».

Тонино: «Я был так занят, и все мое личное, т. е. все, что я любил, я должен был отодвинуть, все ушло на второй план. Антониони тогда тоже писал сценарии, вообще все они начинали как сценаристы. Феллини еще и рисовал. Потом пришел весь этот успех, а потом пришел мой русский период».

Так вот коротко и ясно. Все сцепление петель Судьбы, когда поэту есть что предложить Судьбе и еще… когда точно совпадаешь со временем.

Сдвиг культурного сознания, могучий, как сдвиг геологических эпох, коснулся всего мира. Мир до- и послевоенный очень разный во всем: в науке, образе жизни, в искусстве. Италия предложила миру кинематограф и звездные имена, сегодня, увы, ставшие легендой и классикой. Тонино — живая легенда и живая классика, но ничуть не «забронзовевший», полный юмора ребенок-мудрец, И нет в моих словах ничего преувеличенного, все именно так.

Героев его живописи я называю «автопортретами в образе». Не в «зеркале», т. е. физически узнаваемые, но внутренне адекватные. Они одиноки, грустны, хотя Тонино сам контактен и сценичен. Они сказочные дети Луны, ибо