Книга воспоминаний - Петер Надаш

Ее глаза были в моих глазах, мое лицо проникло в ее лицо, ее шея была моей шеей, и я чувствовал ею всю опасность, весь риск, которому она подвергается, оборачиваясь назад, ко мне, и казалось, даже смежение век и ресниц не способно было прервать непрерывность нашего слившегося воедино внимания, как будто мы вовсе и не моргали, отчего этот взгляд как бы выпал из времени.

Какой вызывающий взгляд, подумалось мне тогда, но сейчас, ковыряясь в своих воспоминаниях, я нахожу эту мысль смехотворной, ведь в сравнении с собеседованием глаз и лиц всякая внутренняя речь – это либо смешная самозащита, либо ложь, либо, в лучшем случае, заблуждение; потому что, естественно, мы смотрели друг другу в глаза уж никак не вызывающе.

Тем не менее нас не должно удивлять, что сильное чувство требует немедленного словесного выражения, ведь тот, приводимый в движение условными рефлексами механизм, который принято называть личностью, вынужден защищать себя наиболее активно именно в тех состояниях, когда в акте самоотдачи он утрачивает привычные рефлексы.

Я ничего не мог понять.

Не мог понять, что произошло, происходит и будет происходить со мной, не знал, к чему приведет нас это мощное, неодолимое, но в конечном счете совершенно необоснованное ощущение счастья, блаженство, с которым благодаря этому взгляду мы купались в чувствах друг друга; я снова начал бояться, теперь уже и ее, или того, что Прем именно в этот момент, когда я обрел уверенность, стремительно развернется и у нее на глазах врежет мне по лицу, в этом случае я должен буду ответить, чего, учитывая все вытекающие отсюда последствия, мне хотелось любой ценой избежать; а еще я не понимал, почему это происходит именно теперь и именно здесь, если возможностей для этого или чего-то подобного было более чем достаточно и в другое время, в других обстоятельствах; ведь отнюдь не какое-то необъяснимое чудо так приблизило ко мне ее лицо, утверждать, что реальное расстояние между нами уничтожила сила чувств, было бы лукавым преувеличением, нет, я знал ее достаточно хорошо, чтобы ощутить ее близость издалека, поверх голов и плеч, я познакомился с ней не сегодня, хотя в этот момент она действительно казалась тем незнакомцем, которого мы выбираем из огромной толпы от чувства потерянности, потому что каким-то неведомым образом он представляется нам близким, дружественным, знакомым, человеком, которого мы где-то видели и когда-то с ним разговаривали; так что я знал ее, мне были знакомы и тело ее, и лицо, и жесты, просто раньше, не знаю уж почему, этого знания я не замечал и не думал, что оно может иметь для меня какое-либо значение; хотя должен был бы заметить, ведь в течение шести лет мы учились с ней в одной школе, в параллельных классах, мои чувства, конечно, фиксировали все черты ее облика, но сдержанно, без эмоций, и, если хорошенько подумать, ни один более или менее заметный порыв этого тихого в своей целомудренности существа не проходил мимо моего внимания, ведь за все эти годы при такой непосредственной близости нам, несомненно, приходилось общаться по разным поводам и довольно тесно, в частности, потому, что она была ближайшей подругой двух других девчонок, Хеди Сан и Майи Приходы, с которыми у меня были весьма необычные и характерные для меня отношения, сомнительные и двусмысленные, очень жаркие, нечто меньшее, чем любовь, но гораздо большее, чем дружба, она же была при них чем-то вроде придворной дамы, молчаливой тенью их красоты, посредницей между двумя соперницами, а в худшие для нее часы – камеристкой, прислугой, на что, сохраняя врожденное чувство справедливости и мудрое достоинство, она вроде бы никогда не жаловалась, оставаясь и в качестве служанки такой же нейтральной, как и тогда, когда они с утрированным усердием принимались ее любить как равную.

В тот летний послеполуденный час, когда с лесной тропинки она ступила на дорогу, подошвы ее красных сандалий еще раз-другой проскрипели, после чего в вибрирующей от жары тишине повис ее молчаливый, ищущий встречи с моими глазами взгляд, я же, как каждый день в этот час, стоял у ограды, в кустах, неизвестно на что надеясь, и страшась неизвестно чего, и чувствуя, что что-то должно случиться, что сейчас, именно в эту минуту, что-то должно произойти, но что именно, этого я не знал, потому что стоило ей появиться, как все мои, даже самые безобидные, фантазии становились неосуществимыми; я только что проглотил последний кусок бутерброда и, держась одной рукой за штакетник, другую поднес к бедру, собираясь вытереть измазанную жиром ладонь, когда наши взгляды сошлись и уже не могли расстаться, мы долго, не шевелясь, не мигая, смотрели в глаза друг другу, как прежде в спортзале, только тогда, сами того не ведая, мы оба были защищены расстоянием и людской массой, а теперь были беззащитными перед уже углубившейся страстью, беспомощными; но так же, как и тогда, ситуация была необъяснимой своей нечаянностью, ведь так сблизиться взглядами, лицами, жестами мы могли бы когда угодно и до того, и позднее, но этого не было, хотя мы постоянно друг за другом следили, искали возможность, пусть тайком, незаметно и осторожно, смотреть друг на друга, но когда выдавалась такая возможность, мы, казалось, умышленно разрушали ее, спасались бегством, смотрели в сторону, чтобы потом быстро обернуться, убедиться, чувствует ли еще другой ту же самую страсть, ту же самую боль; однажды она даже бросилась наутек от меня и, на бегу оглянувшись, споткнулась и грохнулась наземь, но быстро вскочила и помчалась дальше, причем в бегстве своем она показалась мне столь изящной и ловкой, что я не мог даже от души посмеяться над ней; но теперь мне снова вспомнился тот зловещий траурный день, хотя многое, очень многое с тех пор изменилось хотя бы уже потому, что наши отношения, без того, чтобы мы кого-либо посвящали в них, естественно, не остались в тайне, стали предметом толков, и пару недель спустя все уже говорили о том, что Ливи Шюли влюбилась в меня.

Догадаться об этом, вообще-то, было несложно, ведь нас разоблачили уже тогда, в спортзале, когда Ливия незаметно отвернулась, ее взгляд был еще со мной, я его видел, хотя смотрела она уже не на меня, она сама положила конец мгновению, начала которого я даже не мог вспомнить; сперва она отвела глаза, как будто это было недоразумением и ей хотелось посмотреть не на меня, а скорее на Према, и в том, как она отняла