Месяц на море - Наталия Миронина

стал задумываться: что же она в нем нашла? «Не понимаю. Интересная, самодостаточная. Сама зарабатывает. Работает в основном с мужчинами. Что она могла увидеть во мне? Подарки я ей не дарю, деньги не даю. Просто так? Понравился? – Тут он расправлял плечи и сам отвечал себе: – А почему бы и нет?! Не пью, симпатичный, военная форма идет. И вообще, солидный…»

Процесс постижения был бесконечным, поскольку Сергей Мефодьевич переходил ко второй части проблемы. Он пытался понять, что ему самому понравилось в Софье, что в ней было такого, что отличало ее от остальных и что так его притягивало! Вроде бы все, как и у многих – грудь большая, ноги красивые, руки хорошие. Но она не идеальна, совсем не идеальна. Более того, чем дальше, тем больше он подмечал недостатков – сутулится, длинные ступни, когда-то сломанный, кривой мизинец. Губы всегда сухие, помада на них чешуйкой. Он все это видел, а голова просто кружилась от вожделения, когда он оказывался рядом с ней. Колесников, упертый, упрямый, дотошный, решил проверить себя и пригласил в кино сослуживицу, интересную молодую женщину. Форма на ней сидела идеально – ни складочки, ни морщинки, талия осиная, грудь аккуратная. Она вся светилась – глазки, бровки, губки. За ней многие пытались ухаживать, но терпели поражение. Однако на приглашение Колесникова она ответила с готовностью. Сначала они сидели в кафе, потом пошли в кино. Зал был пустой, день был будний, сеанс не вечерний. Сергей Мефодьевич взял в темноте ее за руку и поцеловал пальцы. Сослуживица выждала, потом проворно расстегнула ему брюки. Колесников замер, боясь пошевелится, – сопротивляться было опасно, привлекли бы внимание. Женщина старалась долго, но безуспешно, ничем манипуляции не закончились. Наконец Сергей Мефодьевич мягко отвел ее руку, застегнул молнию и крадучись вышел из зала.

– Не понравилось? – скучно спросила его билетерша, дежурившая у тяжелых дверей в зал.

– Совершенно, – искренне ответил Сергей Мефодьевич.

Он ехал домой и ругал себя: «Зачем? Что я за дурак! Господи, во-первых, эта баба – кукла целлулоидная, ресницы, губы… Еще разболтает всем. Во-вторых – Соня… Соня… Зачем я это сделал?» Как только он произнес мысленно имя «Соня», так почувствовал желание, в паху стало и приятно, и больно. «Господи, до дома бы доехать!» – подумал он.

Откуда же такое влечение к ней?! Откуда эта «химия», о которой не писал только ленивый? Почему в ее присутствии он становится одновременно жестким и покладистым? Ему хочется ее заключить в объятия, согреть нежностью и разорвать на части от страсти. Это противоречие внутри делало его нерешительным, будто он не знал, в какую сторону броситься. Софья это понимала, но не проявляла инициативы, предоставила ему решать. И всегда от этого выигрывала – Колесников в постели был и нежным, и заботливым, и грубым и страстным. Он был злым собственником, говорил на ухо ей гадости, пытался уличить в измене, а потом она тонула в его объятиях, а он клялся никогда ее не бросить.

Они жили от встречи до встречи. Стрелки часов двигались только тогда, когда они были вдвоем. В остальное время мир превращался во что-то тягучее, мутное, безвкусное.

Где был ее муж и как она с ним уживалась, Колесников не знал, но очень хотел узнать. Они хотел посмотреть на мужчину, у которого увел такую великолепную женщину. Не красивую или эффектную, а великолепную, разную, необычную. Слова сторожа, что муж Софьи «человечек средненький», покоробили. «Как прозвучало унижающе – «человечек», да еще «средненький», – подумал тогда Сергей Мефодьевич. Софье он вопросов не задавал – было бы странно с любовницей обсуждать ее мужа. Но любопытство зрело, подходило как на дрожжах, и однажды он отважился.

– Слушай, а что твой муж, он… как бы это сказать, не обращает внимания на то, что задерживаешься? И вообще… У человека же чутье есть, – спросил он как-то Софью.

– Почему, он обращает внимание. Ты же заметил, что поздно вечером мы не встречаемся: к семи часам я всегда дома.

– Да, точно, – согласился Колесников, – и все же…

– Ты хочешь спросить, почему я встречаюсь с другими мужчинами? Хотя я тебя не спрашиваю, почему ты встречаешься с другими женщинами, – рассмеялась Софья.

– Но это же понятно! Чувство! И… вообще.

– Надо полагать, жена Вера – это «вообще»? То есть уже не то?

– Жизнь, – глубокомысленно заметил Колесников, он с нетерпением ждал ответа на свой вопрос.

– Мой муж – хороший человек. Характер у него не очень, и есть один недостаток. Он… – Тут Софья замялась, сделала непонятный жест рукой, а потом нашлась: – Он – моделвайзер!

– Кто? – Колесников на всякий случай напрягся. «Что это за извращение?!» – подумал он.

– Господи, не делай такое лицо, – расхохоталась Софья. – Это я так определяю его страсть к девицам модельного типа. Понимаешь, он с ними, я думаю, даже не спит, но обязательно парочка таких сидит у него в офисе. Он их таскает на переговоры, встречи. Причем не одну, а сразу пару. Блондинку и брюнетку. Или рыжую и шатенку. Еще у него одна была – девушка-альбинос. Что-то фееричное. Я ее для рекламы попросила сняться. Так заказчик весь свой стиль переделал, чтобы с ней новый сделать. Придумано было все под нее.

– Господи, как у вас в столицах все…

– Замысловато? – Софья, казалось, наслаждалась замешательством Колесникова.

– Но если он тебе не изменяет, то зачем ты… Нет, почему ты считаешь возможным… Ну…

– Я поняла тебя. Видишь ли, мне не нравится, когда мой муж на важные мероприятия берет не жену, то есть меня, а каких-то посторонних девиц. Я не ревную, но не понимаю этого. Если тебе неприятно со мной появляться, зачем женился? Зачем все это было – ухаживания, поцелуи, предложение руки и сердца, пышная свадьба с кучей друзей и родственников? Почему ты предъявляешь ко мне требования как к жене, если я жена, по сути, только в стенах дома. А там, за стенами, ты проводишь время с другими? Я потерпела, потом попыталась поговорить, потом плюнула и стала вести себя так, как мне удобно. Считаю, что имею право.

«Ну, я так полагаю, что у них нет никаких отношений, – с облегчением подумал Сергей Мефодьевич, – а сторож прав – так себе человечишко!» Колесникову стало легче, ибо одна мысль, что на Софью может кто-то предъявить права, повергала его в гнев. Софья никогда не заговаривала о его жене. Вера же больше никогда не приезжала, словно все знала, но не хотела вмешиваться в то, на что не могла повлиять. Эти четверо образовали простую фигуру с неактивными