Из века в век - Тамара Шаркова

Отец на мою реплику не отреагировал, только брови его поползли вверх.

Схватив злополучный шарфик, я растолкал девиц и рванул наверх. И все-таки им удалось нагнать меня на площадке четвертого этажа у актового зала.

— Мещерский! Ну, что же ты так?! Поговорил бы с отцом подольше! И повезло же тебе с твоими взрослыми! Живешь в окружении секс-символов. У меня бы точно развился Эдипов комплекс.

— Так это у тебя, — прогудела начитанная Карташева. — Мещерский же не может жениться на мужчине.

Вот с этих слов и началась цепная реакция неприятностей.

— А че не может? Голубым можно.

Это сказал Жбанов из седьмого параллельного — жуткий прыщавый тип, похожий на борца сумо.

Сказал и загоготал, разинув пасть, в которой могли бы поместиться не тридцать два, а все шестьдесят четыре зуба. Возле Жбана крутилось несколько парней из его класса и какие-то старшеклассники. Наших рядом не оказалось, а заткнуть пасть этому черноротому нужно было срочно.

Конечно, хорошо было бы иметь Левкин рост и Борькины кулаки, но характер тоже вещь не последняя. Потому, не секунды не медля, я процедил сквозь зубы:

— Брысь, недоумок! — и пошел прямо на него.

Но это не подействовало.

— Гы-гы-гы! И свитерок у него голубой! — захохотал Жбан и стал двумя руками толкать меня в грудь.

Как я ни старался удержаться на месте — не удалось. Повалился спиной на стоящих позади меня девчонок. Раздался визг. Кто-то оступился на лестнице, заскрипели перила.

— Жбанов, придурок, ты поубиваешь нас всех! — заорала Алиска.

Тогда его кореша стали заталкивать нас с ним в актовый зал, отрезая от девчонок. И не успел я глазом моргнуть, как мой противник стал валить меня на пол. Но я изловчился, ухватился за спинку кресла и потому, сделав рывок, сумел выскользнуть из-под его туши. От неожиданности он ткнулся мордой о паркет, а я воспользовался моментом, сел ему на спину и заломил руку. Он завопил. Приятели его не вмешивались. Один из них придерживал дверь, а другой топтался рядом.

— Посмей только гавкнуть на меня еще раз… — сказал я, подтягивая его руку повыше.

— Ах ты… (тут Жбан стал выражаться на том языке, который по телику заменяют звуковыми сигналами). Хрен с тобой! Отпускай!

И тут я потерял бдительность и слишком низко наклонил голову. Мой противник изогнулся и ударил меня башкой в лицо. Я отпустил его и тут же почувствовал еще один удар в зубы чем-то твердым. Боб уверял меня, что это был вентиль, который надевают на пальцы, как кастет. Но я ничего такого в руках Жбана не заметил.

Так или иначе, но рот мой сразу же заполнился кровью. Я стал на колени и закрыл лицо руками.

Не знаю, чем бы все закончилось, но дверь распахнулась, и в зал ввалилась толпа во главе с Борькой и Алиской.

В арьергарде, кривя ноги на высоченных шпильках, спешила наша классная и вопила без перерыва:

— Сейчас же прекратите! Сейчас же прекратите! Сейчас же…

Борька и Адик Кац потащили меня в туалет, где я подставил лицо под струю воды. Девчонки передали зеркальце, и оказалось, что губы с одной стороны здорово разбиты. Потом я засунул пальцы в рот и понял, что четвертый верхний зуб слева раскололся. Кусок его — острый узкий край — я просто отодрал от десны. Опять хлынула кровь, и пришлось долго полоскать рот холодной водой.

Когда отец вернулся домой, я сидел за столом у себя в Логове и прилежно учил уроки.

— Ю-ра! — позвал он. — Ужинать будешь?

— Спасибо! Нет! — бодро откликнулся, слегка повернув голову вправо.

— Ну, может, чаю выпьешь?

— Нет, па, спасибо.

Откровенно говоря, у меня во рту так все болело, что я и думать о еде не мог.

Холодный чай и то пил, наклонив голову к правому плечу.

Отец немного задержался в дверях, а потом вдруг сказал иронично:

— Ну, и долго ты чувствовал себя героем?

Я сначала не врубился, о чем это он, и даже подумал, что кто-то рассказал ему о драке. Потом пришел в себя и скромно оставил вопрос без ответа. Отец хмыкнул и отправился на кухню. А я остался пялиться в учебник и думать, ну как объяснить ему, что нельзя со всякими шарфиками и прочей дребеденью внедряться в мою школьную жизнь. Впрочем, все это бессмысленно. Взрослый, будь он хоть трижды профессор, этого не поймет, потому что взрослые и мы живем в разных мирах. Как люди и дельфины.

Что сделали бы Левкина мама, Борькин отец и мои взрослые, если бы услыхали, на каком языке мы общаемся в школе?! Или увидали, как мы устраиваем перекуры в школьном дворе и "соображаем бутылку пива на троих"?!

Левкина мать так точно перевела бы сыночка в другую школу.

Борькин батя, умудренный своим ПТУ-шным отрочеством, свернул бы сыну шею. В целях профилактики, так сказать.

На понимание своих взрослых мне тоже рассчитывать не приходилось. Представьте личную жизнь Приама под неусыпным надзором двух Менторов! Врать, может, и не станешь, но скрытничать — это уж точно. Впрочем, не знаю как, но чип кое-какой ответственности перед ними во мне прижился. И если меня заносит не туда, я все-таки соображаю, что сбился с курса и самостоятельно меняю галс. Но разве докажешь им это? Один будет молчать с драматическим подтекстом, в результате чего захочешь сам себя высечь, как унтер-офицерская вдова, а защищаясь от другого, придется держать круговую оборону в самом прямомс каждым днем все сильнее. Отец беспокойно присматривался ко мне, спрашивал, все ли у меня в порядке. Я жаловался, что много задают на дом, болит голова и вообще скорее бы каникулы. Он выслушивал мои объяснения с недоверием, но ничего не говорил. Стоян находился "в свободном полете" и расколоть меня было некому.

В пятницу на втором уроке я почувствовал, что с моей левой щекой что-то происходит, она стала раздуваться и неметь. Первым это заметил мой тайный друг и покровитель Вячеслав Борисович («Айболит»), который в тот день дежурил по школе.

— Юра! Что у тебя с лицом? Свинка у тебя была, может зуб болит? А ну подойди сюда.

Я подошел. Он взял меня за подбородок.

— Так! Срочно к стоматологу. Давай позвоним домой.

— Не надо, Вячеслав Борисович! Я сам!

— Самому не получится. У тебя, милый, классический флюс и, похоже, емпература уже поднялась. Тут раздумывать не приходится.

Помолчал. Вынул для чего-то из кармана