Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин

надо признаться, мрачновато, вий видел тебя, Кларисса, серцедер идет за тобой, Арчибальд.

— Сказала, что помнит тебя.

— И что?

— Если хочешь, комната свободна. Три тысячи в месяц, баня раз в неделю, баб не водить.

Баня, конечно, дело соблазнительное…

— Ну, думай, Витя, думай.

Суп остыл и сделался теплым. Роман стал хлебать, а я теплый суп не переношу.

— Есть сушки, — предложил Роман.

Сушки пусть незначительно, но скрасили общую безнадежность супа. К тому же я прибег к старому детскому способу — размял рыбу и картошку в тюрю. Стало съедобно. Некоторое время мы ели суп. Из дома периодически доносились протяжные низкие звуки, словно кто-то двигал от стены к стене громоздкий диван. Роман справился с супом первым.

— Что делаем дальше? — спросил он. — Всего одиннадцать. В музей? Или, может, к тебе? Или еще куда зайдем? В мэрию, например?

— Рано, — возразил я. — Пока еще не закипело, пока один Федя в стойку задрался, Зинаида через денек должна взопреть. Думаю, она уже знает, добрые люди донесли, скоро проклюнется. Пойдем лучше ко мне, посмотришь кепку. А потом в музей попробуем.

— А чай?

— Чай у меня попьем. В Чагинске можно купить пирожков?

— Лишь печенье. Доедай, а я пока шланг отключу.

Роман покинул комнату.

Снаткина активизировалась, сильнее гремела в глубине дома, и сам дом очнулся, скрипел и переваливался с ноги на ногу; ему не нравилось, что в нем оказался посторонний, и я чувствовал свою чужеродность, поэтому быстро доел суп и выбрался из дома на воздух.

Роман вытягивал из колодца шланг и сматывал его на локоть.

— Мне кажется, это бессмысленное занятие — наливать туда воду, — предположил я.

— Снаткина говорит, что нет. Если налить воду повыше, то она выдавит иловые пробки — жилы и откроются. И хорошая вода поднимется.

— Мне как опытному гидрологу эта идея кажется ограниченно перспективной, — сказал я.

Роман отнес шланг в сарай, и мы отравились в сторону библиотеки, по улице Кудряшова, потом по Пионерской. Пионерская оказалась неожиданно перерыта дорожными работами, пришлось свернуть на Первомайскую.

Раньше на Первомайской росли фруктовые деревья, тут жил старик, имевший самый богатый в Чагинске сад, и, чтобы дети не лазили в сад и не калечили деревья, высаживал многие за забором. И весной на Первомайской цвели вишни, китайские яблочки, облепиха и черноплодная рябина, сливы, которые никогда не дозревали, груши, остававшиеся дубовыми в самые жаркие годы, крыжовник. Среди чагинских мальчишек существовало правило — если кто хотел поесть ягод, то должен был срывать лишь по одной ягоде с каждого куста или по яблоку с яблони, а тех, кто набивал карманы или рвал в банки, при поимке лупили.

От фруктового изобилия не осталось ничего, Первомайская стала напоминать прочие улицы Чагинска, здесь зеленели сирень и акация, и на каждом перекрестке встречалась новодельная чугунная колонка, крашенная синей краской. Роман проверял каждую, и ни одна не работала, из водопровода не удавалось добыть ни воды, ни шума. Я склонялся к тому, что это потемкинские колонки, Роман возражал, что потемкинские колонки наверняка бы уже украли и сдали, я возражал в ответ, что все местные черметчики наверняка работают под полицией и поэтому колонки неприкосновенны. До библиотеки мы добрались минут за двадцать, «Логана» у крыльца не было.

Я открыл котельную, мы вошли. Роман немедленно увидел кепку, протянул руку, но, как и Федор, снять с крючка не решился.

— Точно она?

Я снял кепку, протянул Роману.

— Нет, пожалуй, потом.

Роман сфотографировал кепку на телефон, в руки не взял.

— Мне казалось, она должна быть… Более зловещая.

— Она зловещая, — заверил я и показал кепку изнанкой.

Роман отвернулся. Я вернул кепку на крючок.

— Ты куришь? — Роман понюхал воздух.

— Это не я, это Федор. Он заходил, я говорил.

— Да, да… И чего хотел?

Роман достал из «Пустельги» яркий оранжевый пузырек с аспирином, таблетки ссыпал обратно в карман.

— Да ничего, — сказал я. — Осматривался. Если он тебя на перроне встречал, то уж меня… Я вообще думаю, что Федя за нами в три глаза смотрит.

Роман изучал котельную.

— А что он курил?

— Не помню. Вонючие коричневые сигареты, какая разница?

— Да здравствует выбор дебилов…

Роман, вооружился вилкой, подтянул кирзовый сапог, понюхал его.

— Это называется сигарилла, — Роман посветил в сапог телефоном. — Сигариллу курят дольше обычной сигареты, она сильнее пропитывается слюной, окурок больше, а сам фильтр и бумага гигроскопичнее. Получается гораздо больше материала для анализа ДНК, так что вот…

— Здравствуйте, — сказала Аглая.

Я обернулся. Она стояла в дверях и смотрела на нас… С испугом.

— Ищем что-нибудь к завтраку, — пояснил я.

— Симку где-то обронил, — сообщил Роман. — Вот, искали.

Кажется, она не поверила. Я бы не поверил. Какой дурак теряет симку над кирзовым сапогом?

— Это Роман, — представил я. — Это Аглая.

— Очень приятно, — кивнула Аглая.

— Взаимно, — ответно поклонился Роман. — А мы знакомы.

— Я вас тоже помню, — улыбнулась Аглая. — Вы тогда здорово танцевали с саблей.

— Он и сейчас может, — вставил я. — Надо только немного попросить. У вас праздника не намечается? Или хотя бы сабли?

— А вы мне недавно звонили, — не услышала меня Аглая. — Это ведь вы?

— Это ведь он, — подтвердил я. — А это ведь я.

Роман попробовал что-то сказать.

— Мы с Ромой вместе книгу пишем, — сообщил я.

— Вместе?

— Да-да, — снова опередил я Романа. — Решили все-таки вместе.

— Прекрасная идея!

Сегодня Аглая была в джинсах и белой куртке.

— Теперь работаем над названием. Роман предлагает «Раскопки в Муми-доле», как вам?

Роман покраснел, но на Аглаю продолжал смотреть.

— Название, по-моему, емкое, — сказала Аглая. — А почему в Муми-доле?

— Муми-дол — есть экзистенциальное пространство русской драмы.

Похоже, Аглаю я удивил. Стало стыдно, но я не смог удержаться и продолжил:

— Собственно, Аглая, мы все находимся в одном бесконечном Муми-доле, и выхода из него нет. Вы, кстати, помните, как Астрид Линдгрен рассматривала проблему локуса?

Аглая набрала воздуха, чтобы меня поправить, но постеснялась и тут же стала нравиться мне еще больше.

— Виктор, перестань шутить, — сказал Роман. — Мы все знаем, что Астрид Линдгрен здесь ни при чем. Аглая, не слушайте его, его покусали блохи, вот и сердится.

Аглая поглядела с сочувствием.

— Меня не кусали блохи, — сказал я. — Я сам кого хочешь закусаю.

Волосы у Аглаи темные, а глаза голубые, сейчас увидел.

— И если уж поднимать вопрос покусов, то тут я вам могу много чего рассказать, — продолжал я. — Меня кусали практически все царства животного мира. Меня кусал попугай, меня кусали собаки и кошки, ящерица, краб, жук-носорог, пиявки, комары, слепни. Рыбы кусали почти все — окунь, щука,