Скатерть английской королевы - Михаил Борисович Бару

упразднена уездная канцелярия, и оба писца – старший и младший, – оставшись без работы, запили горькую. Количество убитых мух в пересчете на одного обывателя увеличилось буквально за какой-нибудь год в три с лишним раза. И это не считая пойманных, но отпущенных. Не говоря о клопах. Русская уездная жизнь страшна тем, что живи ей хоть сто, хоть двести лет – все равно ни до какого будущего не доживешь. Как ни изворачивайся, как ни вытягивай шею вперед, как ни оглядывайся назад – все равно ничего, кроме настоящего, не увидишь.

В войне двенадцатого года кадомцы приняли участие в составе народного ополчения Тамбовской губернии, к которой тогда был приписан Кадом. Пока его собирали, пока покупали ружья, сапоги, валенки, армяки и суконные шаровары, пока меняли гнилое сукно на хорошее, пока схваченные за нечистую руку купцы, тряся бородами и крестясь, клялись, что черт попутал, что сукно и сапоги были самого отменного качества, что, видно, от сырости или от мышей, не говоря о моли, которая сожрала без остатка валенки… остатки армии неприятеля и сам Бонапарт сумели переправиться через Березину.

Все же в заграничных походах кадомцы успели принять участие. В пятнадцатом году ополченцы вернулись домой и привезли трофейного шампанского, шарманок, кашемировых шалей, женских тюрбанов на восточный манер, шляпок с атласными лентами, сшитых по последней парижской моде, и таких бесстыжих полупрозрачных кисейных платьев, что кадомские дворянки и купчихи просто вырывали их друг у друга из рук, чтобы… нет, не примерить, боже упаси, но… может быть… снять выкройку и сшить точно такое же, но муаровое, а лучше шерстяное, с завышенной талией и закрытой наглухо грудью, длинными рукавами, опушкой из беличьего меха… Одним словом, что-то вроде салопа, чтобы зимой, когда ударят морозы…

Девятнадцатый век прошел в Кадоме, как проходят века и даже тысячелетия в заштатных городах наших провинциальных губерний. Все те же винокурни, салотопни, торговля лесом, свечные и стекольные заводики производительностью десять рюмок и две бутылки в месяц каждый, те же кустари с деревянными ложками и лаптями, те же грибы, ягоды, квашеная капуста и квашеная капуста с клюквой и антоновскими яблоками, лещи, караси и налимы, пойманные в Мокше, те же печальные песни при лучине… Кстати, о лещах. В Кадоме, в дни, когда нерестился лещ, запрещали колокольный звон. Даже тогда запрещали, когда дни нереста совпадали с Пасхой.

В двадцать четвертом году, незадолго до смерти, приезжал, а вернее, проезжал через Кадом по пути из Тамбова в Пензу Александр Первый. Угощали его, конечно, не карасями, а разварными стерлядями, которые, надо заметить, до сих пор водятся в Мокше104, и рябчиками из окрестных лесов. Когда спустя тринадцать лет через Кадом проезжал цесаревич Александр Николаевич, его тоже угостили стерлядями и рябчиками. Проезжай сейчас через Кадом… Впрочем, теперь государи через забытые богом поселки городского типа не ездят, а стерлядь и рябчиков им привозят по месту жительства.

В тридцатых годах в Кадоме дважды свирепствовала холера. Как раз тогда, когда Пушкин дописывал в Болдине «Евгения Онегина», в Кадоме, в окрестных селах и деревнях хоронили умерших от морового поветрия. Первый врач появился в Кадоме только после отмены крепостного права – в шестьдесят четвертом году. Впрочем, появись он раньше… В соседней Елатьме уездное начальство в разгар эпидемии тридцатого года докладывало в Тамбов, что в селе Богоявленский Погост «ныне… выстроен балаган, в котором всегда находятся два караульных, которые беспрерывно жгут навоз». Это, думается мне, все, что нужно знать о провинциальном здравоохранении первой половины девятнадцатого века в России.

В 1839 году в Кадоме открыли первое учебное заведение – приходское училище. Кадомский городской голова Буренин пожертвовал для него свой дом. Кадомское городское общество обязалось каждый год выделять училищу тысячу сто рублей. Об открытии училища даже писали в «Тамбовских губернских ведомостях». Учили детей четырем предметам – арифметике, Закону Божию, чтению и письму. Четверть века прошло после открытия училища – и власти открыли в нем класс для девочек. Приняли в этот класс десять девочек восьми и девяти лет. Ну а женскую гимназию в городе построили только в тысяча девятьсот пятом году. И все это при постоянном росте количества салотопен, лесопилен, лаптей и квашеной капусты с клюквой на душу населения, свечных и кирпичных заводиков, каждый из которых был мощностью в один домик кума Тыквы в месяц, и печальности песен, которые пели при лучине. Ко времени отмены крепостного права в заштатном Кадоме было почти девятьсот домов и семь с половиной тысяч жителей. Это… обидно, потому что в соседних уездных городах Шацке и Темникове, который к тому же был уездным городом для Кадома, населения и домов было меньше. Дает, к примеру, уездный предводитель дворянства ежегодный был, а ты бросай все и езжай к нему за тридевять земель в Темников, вместо того чтобы просто выйти из дома и пройтись… Впрочем, пройтись по улицам Кадома было не так просто, если ты не в сапогах. Улицы были немощеные. Домовладельцы, каждый перед своим домом, гатили их хворостом. Вот и пробирайся по этому хворосту. Особенно под вечер, когда фонари… Хотя какие фонари… откуда…

Не все, однако, было так плохо. По данным Тамбовского губернского статистического комитета, в Кадоме в первой половине шестидесятых годов позапрошлого века проживало семь живописцев. И это при том, что кузнецов было всего шесть! Не говоря о портных, которых было всего десять. И это не все. В конце девятнадцатого века зародилось в Кадоме и уезде такое, чего не было нигде. И сейчас нет нигде, кроме Кадома…

Кадомский вениз

Впрочем, тут надо все по порядку. О том, что в Рязанской и Тамбовской губерниях много мест, где плели и плетут кружева, известно всем. Плетут здесь на коклюшках, как плетут и в Вологде, и в Балахне, и даже в какой-нибудь Бельгии. И в Кадоме и в окрестных деревнях и селах тоже плели – кружевные салфетки, полотенца и скатерти, которыми наши бабушки так любили украшать буфеты, комоды, этажерки, столы и диваны. Те самые кружевные салфетки, которые нас приучили не любить и считать символами мещанского быта. В конце девятнадцатого века еще никто не знал и даже не догадывался об этом символизме. Именно тогда кадомская помещица Мария Александровна Новосильцева стала скупать у местных рукодельниц эти кружева. В своем имении Муханово близ Кадома она организовала пункт приема кружев. В те годы как раз случился неурожай, и крестьянки охотно продавали кружева, которые никто и никогда у них