Вацлав Михальский - Весна в Карфагене

– Даю слово. Ты меня жутко заинтриговала, но ничего, потерплю до вечера! – засмеялась Машенька. – Интрига всегда бодрит.

Не меньше часа делала Машенька прическу Клодин (прическа получилась отменная – высокая, волосок к волоску, завиток к завитку), а потом вдруг выяснилась незадача.

– А как же я теперь надену парадное платье, оно ведь через голову надевается! – в священном ужасе воскликнула Клодин.

– Ладно идите, надевайте платье, а прическу реставрируем. Я сказала «реставрируем» потому, что ваша голова сейчас – произведение искусства и ее нельзя сделать заново, а можно только реставрировать, как картину Рембрандта или Веласкеса. Вы слышали о таких художниках?

– Не помню, – отвечала Клодин, – но кажется, у нас в Арле жил какой-то с похожей фамилией, он так шикарно лепил из глины и разрисовывал кошечек – прелесть!

В новом платье Клодин так затянула корсет, что еле дышала.

– Мадемуазель Клодин, я думаю, что вам нужно чуточку расслабить корсет, у вас ведь и без того великолепная фигура, – посоветовала Машенька. —

А так ваша талия получается непропорционально тонкой.

– Вы находите? – неуверенно проговорила Клодин, которая после всех похвал, что расточила в ее адрес Машенька, находилась в ее полной власти.

– У вас изумительный бюст! Прекрасные бедра! А какая шея – Бог мой!

– Давайте расслабим, – робко, как девочка, согласилась мадемуазель Клодин – эта мегера, при виде которой у домашней прислуги тряслись и холодели руки. Бюст Клодин действительно был достоин похвалы, бедра крутые, но ноги коротковаты, и от этого фигура со слишком затянутой талией смотрелась, как песочные часы, – как две полусферы, поставленные друг на друга, носик к носику. Машенька ловко и быстро реставрировала прическу Клодин. Парадное платье было изумрудного цвета и очень шло к рыжим волосам Клодин, она посмотрелась в зеркало и осталась довольна.

– Ого, скоро пять пополудни! – взглянув на большие напольные часы, удивилась Машенька. – Целый день проспала и прочитала…

– Боже мой, – хлопнула в ладоши Клодин, – а у меня ничего не готово. Ужин начнется не раньше восьми, Николь и его высокопревосходительство обещали приехать к шести, и Франсуа зван к шести. Давайте перекусим по-простому, а то я с утра ничего не ела за этой беготней.

– Давай, – согласилась Машенька. – А прическа твоя хороша. В крайнем случае пойду в парикмахерши – это тоже кусок хлеба.

– В парикмахерши вам идти не придется, – уверенно сказала Клодин, – пойдемте лучше на кухню, к Александеру, он нам чего-нибудь сообразит.

Машенька и раньше, бывало, наведывалась на кухню к Александеру – в наследство от мамы ей досталась любовь к приготовлению пищи, и она с удовольствием училась у старенького Александера его приемам и хитростям и сама передавала ему некоторые свои навыки и умение. Например, она научила Александера готовить почти настоящий украинский борщ. Вообще Машенька обожала общаться с людьми, умеющими что-то делать, с профессионалами, независимо от рода их занятий, будь то повар, рулевой на яхте, конюх, погонщик каравана, врач, мавр-умелец по золотому и серебряному шитью, стрелок в губернаторском тире, садовник, смотритель маяка в Бизерте и прочая, и прочая. Она глубоко уважала людей «умеющих», всячески выказывала им это свое уважение, и, видя ее искреннюю любознательность, те с удовольствием говорили с ней о своих профессиях и радовались каждому ее знаку внимания. Так что как-то само собой за эти неполных три года в Тунизии слава о юной русской графине разнеслась далеко, и уважение к ней людей самого разного рода и племени было весьма неподдельным. Секрет был прост: она уважала в них главное – их таланты, она ценила их, восхищалась ими, с необыкновенной легкостью перенимала их опыт, не гнушалась никакого труда и была неутомима, потому что училась всему с радостью и отвагой, с тем, что называется по-русски, куражом, а по-арабски похожего слова не было, во всяком случае, так считал доктор Франсуа.

На кухне у Александера можно было обалдеть от запахов, тем более при Машенькином острейшем обонянии.

– Ой, как вкусно все пахнет – голова идет кругом! Какой вы молодец, Александер!

– Я хочу сварить вам кофе по-бедуински и показать торт к вечернему чаю. А обрезками от торта – я сделаю из них ассорти – вы и закусите, можно?

– Давай, – поощрила его Клодин. – Ну где твой знаменитый торт?

Беспрестанно вертя кончиком длинного носа, Александер подвел их к кондитерскому столу, над которым громоздилось нечто: это был как бы корабль, кстати сказать, очень похожий на линкор "Генерал Алексеев", на котором Машенька приплыла в Бизерту. На носу возвышались желтые, будто бы золоченые, маковки русской церкви, на корме было что-то вроде форта Джебель-Кебир, а вокруг корабля – застывшие волны из синего крема безе.

– А почему этот торт в виде корабля и почему русская церковь? А это, кажется, стены Джебель-Кебира? Что все это значит? – спросила Машенька.

– Все в вашу честь, мадемуазель Мари, все в вашу честь! – торжественно отвечал повар, не забывая отрезать длинным ножом маленькие кусочки по всему сооружению, но не портя его, а как бы придавая последний лоск. Отрезанные кусочки Александер ловко укладывал на широкое блюдо.

– С какой это стати в мою честь?

– Ну потому, что сегодня, – начал Александер, – сегодня…

Клодин сделала ему страшные глаза, и он смолк.

– Пойди-ка лучше, дружок, свари кофе, – распорядилась Клодин, – болтаешь много!

Александер с удовольствием ретировался и унес с собой блюдо с ассорти.

Бедуинский кофе, поданный Александером в крошечных чашечках, был восхитителен, а ассорти из торта выше всяких похвал.

– Я, пожалуй, пойду на корт, попрыгаю, – сказала Машенька. – Сейчас переоденусь в теннисный костюм и пойду.

– Да, он вам очень идет, вы в нем просто неотразимы, – польстила Клодин. – А что наденете на вечерний прием? Я бы посоветовала то нежно-алое платье с длинными рукавами, которое вы надели здесь в первый раз. Вы в нем божественны! А я срежу алую розу и заколю вам в волосы, как тогда, можно?

– Хорошо, – согласилась Машенька и пошла переодеваться в спортивное.

Солнце светило еще горячо, но под парусиновым тентом, что был натянут над игровой площадкой, было вполне терпимо. Машенька лупила мячиком о тренировочную стенку и напевала вполголоса: "Средь шумного бала, случайно, в тревогах мирской суеты…" Ей нужно было распеться, она хотела блеснуть на вечере этим русским романсом, этим ее тайным подарком в честь сорокалетия любимой мамочки. А муж Николь подберет аккомпанемент с голоса, в этом она была уверена. "Средь шумного бала, случайно, в тревогах мирской суеты тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…" Машенька стучала мячиком по стенке и распевалась все громче, громче.

– Добрый вечер, мадемуазель Мари, у вас прекрасное настроение! – приветствовал ее доктор Франсуа.

Машенька поймала мячик, обернулась и ахнула:

– Ах, Боже мой, какой вы смешной! Куда вы так вырядились, доктор?

На Франсуа был черный фрак, явно с чужого плеча, накрахмаленная манишка топорщилась, как будто под ней были груди кормилицы, лицо его было покрыто крупными каплями пота, один только рыжий портфель в руке выдавал, что это прежний доктор Франсуа.

– Приказ! – сказал Франсуа, смахивая пот тыльной стороной ладони.

– Чей приказ? – рассмеялась Машенька.

– Мадам Николь. Я есть свидетель, – сказал Франсуа по-русски.

– Свидетель чего?

– О, этого я вам не сказать! Как это говорят русски: "Надо держать уши за зубами".

– А ну попробуйте держать за зубами уши!

Франсуа поставил портфель между ног и согнул свои и без того лопоухие уши.

– Не получайт!

Оба рассмеялись. И тут в ворота дворца въехал кабриолет губернатора, и в нем его высокопревосходительство, Николь и главный нотариус Бизерты, которого Машенька хорошо знала по прошлым приемам и который был славен тем, что у него были такие необыкновенно длинные усы, что он закладывал их за уши.

Машенька продолжала стукать мячиком о стенку и напевать, а сама была заинтригована не на шутку: "Чего это они все такие расфуфыренные, и вообще что за тайны мадридского двора?"

Через четверть часа ситуация начала разъясняться. На корт явился лакей Мустафа и обратился к Машеньке не "мадемуазель Мари", как прежде, а сказал:

– Ваше сиятельство, ее высокопревосходительство и его высокопревосходительство просят вас явиться к ним в кабинет незамедлительно. Можно не переодеваться.

Машенька приставила ракетку к дощатой стенке, а один из мячиков забыла вынуть из широкого кармана белой плиссированной юбочки. Взглянула на Мустафу, с недоумением пожала плечиком в изящной тенниске и пошла куда звали.

Мустафа проводил ее до приемной и церемонно откланялся. Дверь в кабинет генерал-губернатора была закрыта. Машенька постучалась и вошла. Картина, представшая ее взору, была удивительной: за овальным столом сидели Николь, губернатор, нотариус, Клодин и Франсуа, шестой стул визави от генерал-губернатора и между Клодин и Франсуа был свободен. Не вставая, губернатор указал Машеньке на свободный стул, она отодвинула его от стола и села так, как ей было удобно, чуть-чуть на отлете. Она сразу поняла, что затевается что-то по ее душу.