Буран - Тахави Ахтанов

заставы, кажутся нам давно знакомыми. И мы все волнуемся за молодую женщину с ребенком, которая не находит — да, определенно не находит своего мужа среди встречающих.

Мы помогаем ей перенести вещи и беспомощно толчемся вокруг нее, не решаясь взглянуть на ее убитое лицо. Как оставить ее одну, без друзей, без языка, с ребенком на руках? Тем более что таможенный пункт не пропускает ее в город, требуя какое-то свидетельство, которое должен был представить ее муж.

И вдруг на наших глазах происходит чудо — лицо молодой матери загорается ярким румянцем, она стаскивает с шейки ребенка пеструю косыночку и отчаянно машет ею в воздухе, сигнализируя кому-то, еще не видному нам.

— Пришел!

Стройный, высокий человек, энергично расталкивая всех, пробирается к нам из-за таможенного второго барьера.

— Пришел!

Но что это? Он, кажется, больше рад встрече с Исааком Голубевым, которого знавал в Москве, чем приезду своей семьи. По крайней мере, так думает наша Майя Ганина.

— Жена за тридевять земель летела с мальчиком. А он даже не поцеловал. Жмет руку, как на дипломатическом приеме, — ворчит тихонько Майя, укоризненно качая головой.

— На Востоке не принято публично лобызаться с женщиной, — авторитетно разъясняю я, сам в глубине души встревоженный за нашу милую спутницу.

— А ребенок? Сынишку-то он мог поцеловать, не нарушая восточного этикета? — не успокаивается Майя.

— Вообще на Востоке принята сдержанность в проявлении чувств.

Это я успокаиваю не только Майю, но и самого себя. Здесь, в чужом, еще не раскрывшемся перед нами городе, мне остро жаль эту беленькую нашу русскую девчонку, ставшую индийской матерью. Я чувствую какую-то необъяснимую грусть при расставании с ней, какую-то ответственность за ее судьбу. Я вспоминаю казахскую поговорку о девушках — «для чужой сторонушки родилась»… И еле сдерживаю себя, чтобы не обратиться к незнакомому индийцу с просьбой быть верным другом нашей Наташе… А может, Вале… Или Аленушке. Мы ведь даже не знаем, как ее зовут.

Однако солнце уже поднялось на высоту аркана, а мы еще только-только прошли через контрольный пункт. Первая наша задача — приспособиться физически, вписаться в эту высокую небесную синь, в этот зной, пока еще по-утреннему милосердный, но обещающий к полудню стать неистовым. Ведь всего каких-нибудь шесть-семь часов назад мы ежились от пронизывающей сырости и злых порывов ветра на московском взлетном поле.

Внутренне я подготовился к необычному, и потому меня удивляет, что дорога, по которой нас катит широкий приземистый «форд», вызывает во мне ощущение чего-то уже виденного, знакомого, пережитого. И тут я вспоминаю чье-то выражение: «Самарканд — хорошее предисловие к Индии». Вот в этом-то все дело! Это высокое голубое небо, это раннее утро, затихшее в предчувствии наступающей жары, сам воздух юга — все это напоминает мне советскую Среднюю Азию. Во всяком случае, я не ощущаю пока особой экзотики. Единственное экзотическое явление, что поразило и даже как-то травмировало меня на улицах индийской столицы, — это левостороннее движение машин. Я весь напрягаюсь каждый раз, когда встречная машина вдруг резко забирает влево. Это как острый нож в мое шоферское сердце.

В гостинице мы с наслаждением сменили одежду. Но даже и в летних костюмах мы с каждым часом все ощутимее познавали дыхание раскаленного воздуха. Очень тянуло сразу же отправиться бродить по улицам, с которых доносились звуки, не похожие ни на что привычное. Шуршанье сотен велосипедных колес, негромкий говор людей и очень резкие птичьи голоса. Говорили, что здесь прямо на улицах много зеленых попугаев, которые ведут себя с такой же непринужденностью, как наши воробьи. Все это очень хотелось разглядеть. Но нас приглашали прямо-таки с корабля на бал — в Литературную академию Индии, где уже ждала группа писателей, возглавляемая ученым секретарем академии господином Крипа-лани.

И тут опять загадочная Индия обернулась к нам совсем не загадочной, а наоборот, привычной, повседневной для нас проблематикой. После первых взаимных вежливостей наша беседа пошла о принципах художественного перевода. Мы сразу почувствовали, что вопрос этот не менее важен для индийских литераторов, чем для нас в Советском Союзе. Пятьсот пятьдесят миллионов индийцев говорят на совсем разных языках. Литературная академия и занята главным образом координацией усилий этой многоязыковой литературы, организацией литературного процесса в стране.

— Главная проблема Литературной академии — это сближение, сплочение разноязычных литератур, в первую очередь тех шестнадцати, которые пользуются наиболее распространенными языками, — объясняет нам господин Крипалани.

Завязывается живой спор о принципах перевода, и выясняется, что здесь по этому вопросу ломают не меньше перьев, чем у нас. Переводить ли непосредственно с оригинала, мирясь с тем, что при такой практике число переведенных произведений будет незначительно? Или прибегать к помощи языка-посредника, каким у нас является русский язык, а здесь — английский?

После многолетнего колониального существования индийцы особенно ревниво относятся к языковой проблеме. И вопрос об ежегодных премиях, присуждаемых академией произведениям шестнадцати разноязычных литератур, часто превращается в вопрос большой политики. Такую же щепетильность приходится проявлять и в структуре самой академии, ее управления. Многоступенчатые выборы, представительство от каждой национальной литературы, от семидесяти университетов Индии, от правительства страны — все это призвано обеспечить справедливую пропорциональность, высокую объективность в оценке произведений.

Академия носит имя Рабиндраната Тагора, и это высокое имя как бы распространяет вокруг себя свет мудрого спокойствия. Наши собеседники полны доброжелательного терпения по отношению к инакомыслящим. Их аргументы лишены какой бы то ни было запальчивости, и, даже не соглашаясь с вами, они высказывают уважение к вашему мнению. Например, требуя обязательного знания языка переводимого оригинала и отвергая роль языка-посредника, господин Крипалани все-таки считает долгом подчеркнуть мой опыт переводческой работы.

— Вам, многое, вероятно, виднее, мистер Ахтанов, — деликатно говорит он мне, — ведь и у нас были случаи, подтверждающие вашу точку зрения. Например, перевод вашего великого Льва Толстого на языки народов Индии. Находились литераторы, переводившие непосредственно с русского. Но из-за ограниченности своих возможностей они жестоко обедняли несравненные произведения. И наоборот, переводы, сделанные нашими талантливыми писателями, не знающими русского и прибегавшими к английскому как языку-посреднику, индийцы и сегодня читают с наслаждением. Однако в принципе…

Спор продолжается, радуя обе стороны сходством проблематики, совпадением интересов. Здесь, в доме, носящем имя великого Тагора, нам вспоминаются его мудрые слова: «Дело не только во взаимных влияниях, дело и в общности человеческих представлений…»

Я волнуюсь, видя неподдельную радость, с какой здесь принимают привезенный мной подарок — пластинку с записями избранных казахских песен и кюев, с каким интересом наши хозяева разглядывают макет домбры.

— Музыка в переводчиках не нуждается. А тому, кто лишен счастья воспринимать ее,