Что другие думают во мне - Йоав Блум

была бы моя жизнь, если бы я тогда согласился? Если бы дал шанс этому безумию и мы сделались всемирно известными читателями мыслей? Если бы через год или два я понял, что правда люблю ее, и провел всю жизнь с Даниэлой, нежась по ночам в случайных портах? Возможно, бытовые заботы все сильнее и сильнее давили бы нашу связь, которую я выбрал для себя ради перспективы жить рядом с ее теплым телом; я бы скукожился, стал злым и раздраженным существом, обиженным на весь свет, и в один прекрасный день свалился бы, пьяный, за борт нашей яхты…

– Мы можем стать якорем друг для друга, – сказала она, будто бы объясняя пятилетнему ребенку, – для этого нам нужно быть вместе. Я буду твоим якорем, а ты моим. Я знаю, что люблю тебя, и знаю, что ты любишь меня. Мне тоже понадобилось какое-то время, чтобы понять это, тебе еще только предстоит понять, но, если пройдем этот путь вместе, ты сумеешь осознать, что это настоящее, это – то самое. Мы сможем посмотреть мир вместе. Да что там смотреть, мы покорим мир вместе! Ты единственный человек, который принимает меня такой, какая я есть, со всеми моими причудами, такого не бывает без любви.

Я не мог сказать правду, конечно же, потому что сам ее не знал. Взрослеющий нетерпеливый юноша внутри меня просто хотел всех женщин на свете, и мысль об одной конкретной – Даниэле, например, – не воплощала мечту, а погребала ее под собой. Я красиво говорил о любви, думал, что желаю ее, был уверен, что, когда она придет, я пойму, что это она. Однако правда была в том, что я видел в любви нечто, что загонит меня в рамки. Рассуждая высокопарно о том, чего ищу, – в том числе в разговорах с Даниэлой, полных искренности и лицемерия, – я на самом деле совсем не стремился это найти. Я понимал, что не смогу получить все, пройти по всем тропинкам сразу, но тем не менее не хотел выбирать какую-то одну, потому что видел в этом ограниченность.

– Кого же мне еще было принимать? – спросил я тихо и увидел, как она отпрянула, будто пораженная электрическим током.

– Что?

– Кого мне еще было принимать, а? Я не могу по-настоящему разговаривать ни с кем, не могу по-настоящему ни с кем сближаться, ты единственный человек, которого я не слышу, который не изменяет меня, не влияет на меня. Естественно, я проводил с тобой все время, понятно, что принимал тебя такой, какая ты есть. Ты очень мне нравишься, – (ее улыбка искривилась от омерзения, когда я произнес слово «нравишься»), – но это не любовь.

– Ты просто боишься что-то менять, – сказала она.

Я уже устал от этих объяснений.

– Может быть, но это не важно. Я люблю свою жизнь такой, какая она есть. Мне нравится мой дом, мне нравится знать, когда и где я могу быть уверен в своих мыслях, и мне нравится, что я знаком с половиной людей в поселке и способен отличить их мысли от своих.

– Повернись лицом к миру! Начни жить! Выйди из своей маленькой раковины!

– Думаешь, я могу себе позволить исчезнуть, как ты?! – кричал я. – Я!.. У меня другой путь! Вот, смотри, – я вытащил из кармана блокнот и торопливо начал его листать, – я пытаюсь зафиксировать себя изнутри. Так я понимаю, что́ люблю и что́ ненавижу, какие идеи и мысли на самом деле мои. Посмотри, посмотри!

Я начал показывать таблицы, списки. «Да» и «нет», зачеркнутые галочки. Само перелистывание успокаивало меня.

– Мое самое любимое блюдо – хлеб с яичницей, предпочитаю колу апельсиновому соку, но яблочный сок люблю больше их обоих, вот список моих любимых книг, вот тут фильмы, от плохих к хорошим, самое красивое музыкальное произведение, которое я когда-либо слышал, – концерт для скрипки ми-минор Мендельсона…

– Серьезно? – сказала она наконец, когда кинула мне его обратно. – Ты думаешь, что несколько таблиц и списков объяснят тебе, кто ты? Думаешь, это так работает?

– Это только начало, – запальчиво ответил я, – у тебя свои планы, а у меня свои. А ты, ты и в самом деле думаешь, что если будешь три раза в неделю читать мысли на пижамных вечеринках до конца своих дней, то сможешь «повернуться лицом к миру»? Тебе это надоест так же, как тебе все надоедает рано или поздно.

– Спасибо за психологическую консультацию.

– Как тебе надоели твои приемные родители, и как тебе надоел дом, и как тебе надоела половина книг, что я тебе приносил, и – если быть честными – как надоем тебе и я.

Она схватилась на голову.

– Вау, а ты ведь и правда не знаешь, что такое любовь, – сказала она то ли мне, то ли себе и подняла на меня взгляд, полный ненависти. – Идиот, – продолжала она, – ты думаешь, что действительно живешь в твоем пузыре? И из-за того, что ты живешь с мамой и иногда уходишь посидеть один в лесу, ты «остаешься собой»? Вот же идиот! Знаешь, сколько раз ты говорил мне что-нибудь, на самом деле повторяя за своей матерью? Знаешь, сколько раз я видела, как ты менял мнение о чем-то только потому, что прочитал что-нибудь и стал специалистом в собственных глазах? Ты не в вакууме живешь, никто не живет в вакууме! На самом деле ты уже давно не ты, потому что, хочешь или нет, ты соприкасаешься с миром: с родителями, с телевизором, с твоими дурацкими форумами в интернете – и все это меняет тебя. Даже если ты не услышишь больше ни одной мысли за всю свою жизнь, твой блокнот никогда не зафиксирует тебя настоящего. Это не более чем грубый подсчет.

– О, а ты у нас такая неподдельная и настоящая, да? Если я буду с тобой, то стану собой? – спросил я с насмешкой. Ее пренебрежительный тон вывел меня из себя.

– Мы сможем вместе понять…

– Что, неужели я достоин того, чтобы быть твоим вторым пилотом? Достоин обожать тебя? Отказаться от того, что я на самом деле хочу, ради тебя?

Ее плечи опустились, взгляд потух.

– Вау, – сказала она, – ты настолько зациклен на себе, что и правда не можешь никого любить. Все для тебя чужаки, все представляют угрозу. Тебе не только весь мир угрожает, тебе даже я угрожаю, вообще всё на свете.

– Мне надо стать собой, прежде чем кого-то полюбить, – в отчаянии ответил я.

– Наоборот, идиот, – я не понял, она плачет или смеется, – тебя во многом определяет твой выбор – кого ты