Японские писатели – предтечи Новейшего времени - Нацумэ Сосэки

настаивающих на запрете курения объясняется именно тем, что они не курят. Воспаления ротовой полости лечатся курением, поскольку воздействие табака успокаивает раздражённость нервных окончаний. Некурящие, безусловно, здоровее, у них хороший цвет крови; среди них многие занимаются спортом. Они часто беспричинно улыбаются и сияют. Поскольку в глубь вещей они не заглядывают, встретившись с ними вести разговор неинтересно: он поверхностен и разбросан, а темы неглубоки. По ходу он беспричинно уходит в сторону. Дуалистично мыслить они неспособны; не индуктивны, но дедуктивны, а потому всегда с готовностью бросаются к понятным им выводам. Мы спортом не интересуемся, но через силу готовы продолжить разговор; они же замолкают, когда разговор заходит о философии или литературе. Когда-то давно, в ходе долгих и сложных дискуссий, дым стоял стеной; теперь же в конференц-залах воздух чистый от очистительных и ионизирующих приборов. Казалось бы, теперь-то и можно было бы спокойно и с толком вести разговоры, однако я слышал, что это совершенно не так: они мгновенно заканчиваются, а все участники срываются с мест и убегают. Да-а, не выносят некурящие длинных, насыщенных, сложных бесед и сразу поднимаются с мест, как только тема исчерпана или обсуждён интересовавший их момент. Да и не очень всё спокойно проходит. Как только заседание затягивается, все начинают ёрзать и смотреть на часы. Они злопамятны, да к тому же все — и мужчины, и женщины — похотливы. Вместо того, чтобы обращать внимание на здоровье, они приносят его в жертву и, вместо того, чтобы размышлять о разном, превратили себя в дураков. Ну, и что, что они проживают столь долгую жизнь дураками? Толпа стариков изо всех сил мешает небольшому количеству молодых и до ста лет продолжает играть в крокет… Курение делает человека эмоциональным и приводит к великим открытиям. Тем не менее, в последнее время движение за запрет курения распространилось и на сферу журналистики. Что же эго такое? В редакциях, где работают журналисты, дым должен стоять таким, что его ножницами не разрежешь. Последнее время редакционные помещения стали до того чистыми, что просто неинтересно».

Как только это было напечатано, поднялась целая буря возмущённых откликов. Конечно, от противников курения ничего нового не было, однако появлялись и такие безграмотные, в которых текст мой просто копировался, только слово «некурящие» заменялось на «курящие», и журнал «Слухи о правде» счёл подобное явление интересным и печатал такие статьи как бы с продолжением в качестве образчика идиотизма, наиболее подходящего для представителей противников курения. С этого времени мне в дом понемногу стали приходить гневные письма и раздаваться соответствующие звонки. Последние состояли из довольно простых оскорблений типа «Что, хочешь поскорее умереть? Дурак!», да и письма были не лучше; иногда присылали комки чёрной смолы с припиской «Сожри это и подохни!» и прочее такого же рода.

Приблизительно с того времени, как рекламу табака полностью запретили на телевидении, в газетах и журналах, стала ярко проявляться одна из худших национальных японских черт: слепое следование за большинством, и дискриминация курильщиков приобрела широкие масштабы. Хотя я и писал всё время, не выходя из дома, но всё же ходил иногда — то книгу купить, то просто погулять. Однажды у соседнего парка я заметил объявление, при виде которого меня затрясло от ярости:

«Собакам и курящим вход воспрещён!»

К нам уже стали относиться как к собакам… Тогда у меня окончательно окрепло намерение занять открыто неповинующуюся, вызывающую позицию. Неужели я поддамся давлению? Я всё же мужчина.

Раз в месяц мне доставляли из универмага по десять сигаретных блоков американских MORE. За каждый я платил по 3 тысячи иен, так что в месяц выходило 30 тысяч, — в день я переводил на пепел 60–70 сигарет. Однако в скорости импорт сигарет был запрещён, но перед самым выходом закона я успел купить около 200 блоков. Но и они закончились, и пришлось переходить на отечественные.

В один прекрасный день я был вынужден поехать в столицу говорить приветствие на каком-то литературном мероприятии: уже много лет я выполнял эту обязанность для своего издательства. Жена купила мне билет на синкансэн.

«В курящий вагон стоит на 20 процентов больше», — сообщила мне супруга, протягивая билет. «Только один четвёртый вагон. Когда я попросила в курящий, служащий на меня так вытаращился, как будто увидел перед собой чудище».

В тот день, войдя в четвёртый вагон рейса «Хикари», я пережил настоящее потрясение. Сидения были разболтаны; стёкла в копоти да ещё в трещинах, заклеенных маленькими бумажными кружочками. Пол был замусорен; и в этом вагоне сидело 7–8 человек с мрачными лицами; на потолке — паутина; по трансляции непрестанно крутили мрачный концерт для фортепиано Грига; в общем, было крайне неприятно. Пепельницы в сидениях, похоже, никогда не опорожнялись и были набиты окурками; на двери красовалась приклеенная надпись: «Проход в другие вагоны запрещён». В туалете, расположенном в конце вагона, отсутствовал слив воды, и всё скапливалось в контейнере. Умывальник не был подключён к водопроводу; к ёмкости с ручным насосом была на цепи прикреплена жестяная кружка. Я вконец рассердился и решил бросить затею с выступлением; сошёл на ближайшей станции и вернулся домой на такси. В таком состоянии не было смысла появляться в гостинице и на мероприятии.

В городе табачные лавки стали подвергаться остракизму; те, что располагались вблизи от моего дома, одна за другой закрывались, и мне приходилось ходить за сигаретами довольно далеко. Вскоре во всей округе остался всего один магазин.

«А вы-то не собираетесь закрываться? — осведомился я у старика-продавца. — Если вдруг надумаете — перевозите весь запас табака ко мне домой».

И в ту же ночь он привёз мне совершенно всё, что у него было.

«Закрываюсь».

Похоже, он только ждал предлога для этого, и моё предложение пришлось как нельзя кстати: он избавился от товара и смог закончить торговлю.

А дискриминация курильщиков приобретала всё большие размахи. В Европе и Америке курение уже было повсеместно запрещено, а в нашей, получается — малоразвитой стране всё ещё торговали табаком и существовали курильщики. Это воспринималось как общенациональный позор, поэтому курящих вообще перестали считать за людей; участились случаи их избиения.

Стандартная человеческая рассудительность удерживает людей от того, чтобы их глупость доходила до крайностей, — такова общая теория, но я с ней не согласен. Не знаю — до какого уровня должна дойти крайность? Взглянув на историю человечества, увидим в прошлом неисчислимое количество примеров, когда людская глупость вела к таким крайностям, как самоубийства и массовые казни. Дискриминация курильщиков достигла стадии «охоты за ведьмами»; и, поскольку реализовывавшие её