Отравленные слова - Майте Карранса

жизнь полностью перевернулась. Я собираю чемодан. Я выйду отсюда и снова стану обычным человеком. Почувствую на коже солнце и ветер, буду бродить по улицам незнакомого города, слушать голоса, смотреть на лица вокруг, и никто не станет показывать на меня пальцем, потому что для всех я буду незнакомкой. Я буду останавливаться перед витринами, рассматривать одежду, выберу все самое яркое, самое безумное, вырви-глаз. Я перемеряю все платья, все штаны, все футболки и все туфли – гору туфель: чтобы в них ходить, бегать и прыгать. А когда мне надоест шататься по моему новому городу, я сяду на террасе какого-нибудь кафе за круглый столик, залитый солнцем, в тени платанов, и закажу ванильно-шоколадное мороженое. И буду есть не торопясь, закрою глаза и буду смаковать, пока оно медленно тает во рту, и, как обычно, запачкаю кончик носа. И рассмеюсь. Я снова буду смеяться, ходить в кино, листать книги в магазинах, буду ездить на автобусе и читать заголовки в газетах, буду жарить яичницу перед открытым окном – а за ним толпы народа и куча машин! – буду слушать музыку на полную громкость. Я проглочу все сериалы, что вышли за эти годы, я залезу на вершину горы, и встречу рассвет, и буду смотреть, как горизонт медленно алеет, будто в каком-нибудь световом шоу. А по ночам буду считать звезды на небе и купаться при луне.

А еще я увижу море.

Он пообещал мне, что мы уедем в город у моря, неважно какого. Может, Средиземного, а может, на берег Атлантического или Тихого океана. Я буду жить у моря и каждый день, просыпаясь, первым делом буду смотреть на яркую синеву воды. Я куплю новый купальник, самый красивый, и по утрам, когда еще прохладно, буду приходить на пляж в футболке, чтобы поваляться на белом песке, пока не наступила жара. А потом, когда солнце начнет припекать, резко вскочу и брошусь в воду, как раз когда придет волна с гребнем белой пены, и нырну, не закрывая глаз, и вокруг будут рыбы, водоросли и море. По воскресеньям мы будем брать яхту и выходить в открытое море, я буду за штурвалом. И никто меня не узнает. Он пообещал мне, что больше никогда в жизни ко мне не притронется, что никогда не причинит мне вреда. Поклялся, что у меня будут своя комната, и собственный ключ, и свобода. Он плакал и просил прощения, он раскаялся по-настоящему, он любит меня и не хочет делать мне больно. Он хочет, чтобы я жила и была счастлива, и поэтому он дал мне еще один шанс. Последний.

Если нас найдут, я предам его и посажу в тюрьму, а меня саму тогда ждет ад – папарацци и вечный позор, а семья от меня отвернется. Мне больше не к кому пойти – я сама отреклась от нормальной жизни, когда решила сбежать. Нам придется создать себе нормальную жизнь самим, в другом месте. Я хочу жить. Теперь я и правда хочу себе новую жизнь, с новым паспортом. Я хочу еще один шанс, и он мне его даст, потому что он у меня в долгу, потому что он изменился, стал другим, потому что мне хватило смелости противостоять ему, объяснить, что жестокостью он ничего от меня не добьется. Он понял. Что-то сломалось у него внутри, и он упал передо мной на колени и рыдал как ребенок, закапал мне кроссовки слезами, умолял простить его и не бросать сейчас, когда я так нужна ему. Ему никто в мире не нужен, кроме меня, и только я одна могу помочь ему вырваться из этой бездны. «Ты сильная, Барбара, ты очень сильная, и ты нужна мне».

На этот раз я не ошибусь. Впервые я вижу луч света, я знаю, что могу ухватиться за него – и он вытащит меня из тьмы и унесет далеко-далеко отсюда. Во мне снова просыпается утраченная надежда, я чувствую, что наконец-то обрету покой. Я торопливо сгребаю свою немногочисленную одежду, кидаю ее в сумку как попало, не складывая, хватаю шампунь, зубную щетку, расческу, утюжок для волос, пенку, лак, увлажняющий крем, а сама думаю: «Я свободна! Я отправляюсь далеко-далеко!» Я сама не верю своему счастью.

И вдруг дверь открывается и входит женщина. У нее белые волосы, она очень худая, вокруг глаз у нее морщины, а в руках – кухонный нож. Она застывает, глядя на меня, будто привидение увидела, и зовет меня по имени. Я не шевелюсь, не отвечаю. Это мама, но я не узнаю´ ее. Она так изменилась. Щеки ее ввалились, кожа пожелтела, но главное – она кажется выше и сильнее, и тут она улыбается и повторяет: «Барбара». Ее ноги рвутся ко мне, ее руки раскрываются, чтобы обнять меня, – но нет. Он стоит между нами, и мы не можем прикоснуться друг другу. Я вижу мамины руки – сколько же раз они мне снились, я хочу броситься к ней, и уткнуться лицом ей в грудь, и слушать, как бьется ее сердце, а она ласково откинет мне волосы со лба, и руки ее будут теплые, любящие, успокаивающие. Но я не могу пошевелиться, ноги не слушаются меня. Я смотрю на нее в ужасе, ищу в ее взгляде презрение, отвращение, стыд. Но их нет. Несколько бесконечных мгновений я мечусь между желанием и страхом, но тут его голос нарушает тишину.

– Что ты тут делаешь? А ну брось нож.

Но мама не слушает, она даже не глядит на него. Она смотрит только на меня, и ее голос побеждает, ее голос тверже, чем его.

– Барбара, иди ко мне, – говорит она.

Но тут вперед вырывается его голос, он звучит издевательски.

– Ты все испортила. А мы же уже все решили, правда, Барбара?

Я не знаю, кого слушать. Он настаивает на своем.

– Теперь по вине твоей матери у меня нет другого выбора.

И тут до меня доходит: мы не сможем поехать ни на какой пляж, я не увижу моря, не залезу на вершину горы, чтобы встретить рассвет.

– Идем, Барбара, – говорит она неожиданно твердо.

«Куда она хочет меня отвести?» – думаю я. Мне же некуда идти. Я начинаю беззвучно плакать.

– Не хочет она никуда идти с тобой, ты что, не видишь? – говорит он и ждет от меня подтверждения. – Скажи, что ты здесь, потому что сама этого захотела.

У меня все внутри переворачивается. Я не знаю, как быть. Голова идет кругом. Я не знаю, за что