Стажер - Лазарь Викторович Карелин

— На что?

— Прости, но тетя Лера не может с легким сердцем принять образ жизни твоего мужа. Мы ведь знаем, какая она — твоя тетя Лера. Сколько лет она в партии?

— Почти пятьдесят, — сказала Ольга.

— Вот видишь. А твой муженек-то хоть в партии?

— Да, он член партии.

Гоша вздохнул, недоумевая и осуждающе приподняв плечи.

— Ты осуждаешь Андрея за то, что он перестроил нашу дачу, ты про это? — Ольга остановилась, встав перед Гошей. — Говори, говори! Я знаю, все в поселке осуждают моего мужа за то, что на месте нашей с тетей халупы он построил приличный, современный дом. А скажи, а у вас, у Локтевых, разве домик так уж плох?

— Но мы — Локтевы, — сказал Гоша. — У нас этот дом не по мановению волшебной палочки вырос. Мой дед еще с Орджоникидзе работал.

— Известно, мы знаем! — Ольга совсем близко придвинулась к Гоше, у нее сердито блестели глаза. — А раз так, Локтевым можно, а нам вот нельзя?! Хороша философия!

— Я не про это, я про то, что очень уж быстро все получается у твоего мужа, Оля. Очень уж…

— Да, он быстрый! Да, он умеет! Но, может быть, потому, что он очень современный человек, может быть, именно поэтому?! Катя, почему ты молчишь? Ты на чьей стороне?

— Что значит — современный человек? — спросила Катя.

— Ну… Ну, я не знаю… Предприимчивый, решительный, деловой!..

— И это все, Оля? — очень мягко спросила Катя.

— Так ты с ним, ты с Гошей? Ты — тоже? — Теперь Ольге не надо было играть уныние, оно зажило в ней. Но рядом жили еще и обида, и упрямство. И все это разом отразилось на ее лице, вступило в ее глаза, поменяв Ольгу, приоткрыв в ней что-то завтрашнее и совсем не лучшее.

— Я с тобой, Оля, с тобой, — сказала Катя.

— Ты не такая, когда со мной, — усомнилась Ольга. — Нет, ты осуждаешь. И зря! Надо жить, понимаешь, надо жить, а не рассуждать! А то жизнь пройдет, молодость пролетит! Ты бы поглядела, какие дамочки снуют в нашем магазине! Как одеты! Как причесаны! Иностранки! Богачки! Не хуже какой-нибудь там Жаклин! А такие же, как мы с тобой! Такие же Кати, Ольги да Зины!

— Оля, ты почему кричишь? — тихо спросила Катя.

— Я не кричу! Нет, ты ответь, ответь, — им можно, а нам нельзя?

— Что можно-то? — спросила Катя. — Тряпки эти ваши покупать, да?

— Тряпки! Ошибаешься, это не тряпки, а вещи! Красивые, модные! И ты бы не отказалась, если б было на что! А когда не на что, вот тогда мы и начинаем нос воротить! Саша, я правду говорю? На вас-то все импортное! Я правду говорю?

— Правду, — кивнул Саша. — Доставал не сам, но, кажется, все импортное.

— А ведь вы за границей не работали, сертификатов у вас нет?

— Не работал, нет.

— Может быть, родители работали?

— Нет.

— Родственники?

— Родственников за границей не имею, — ухватился за возможность пошутить Саша. — В белой армии не служил. В других партиях не состоял. Не судился…

Ольга отмахнулась от его шуточек да улыбочек, ей надо было выговориться, выкричаться:

— Прав нет, а все есть! Даже машина! Как, каким путем?!

— Мир не без добрых людей, — улыбнулся Саша своей всех покоряющей улыбкой. Ему захотелось помочь Ольге. Да она и права была, дело говорила. — Достали, — сказал он. — Раздобыли.

— Вот, Катя, вот! — возликовала Ольга. — Достали! Раздобыли! И хорошо! И у парня вид есть! А взять хотя бы нашего Гошу! Я его мамочку часто в своем магазине вижу! Многого она приобрести не может, на крупную покупку не тянет, а все-таки!..

— А все-таки ты кричишь, Оля, — сказала Катя. — Болит что-нибудь, да?

— Ох, да не будь ты все время сестрой милосердия!

Вот когда надо было снимать Катю! Сейчас! В святом гневе ее. Саша щелкнул затвором. И в святой обиде ее. Саша щелкнул затвором. И такую вот, когда и гнев, и обида, и жалость, и удивление, и еще, и еще что-то — все разом отразилось на ее лице. Саша поспевал только заводить да спускать затвор, ловя это лицо, запечатлевая не только на пленке, но и в памяти своей.

Память — она у нас тоже иной раз как «вспышка», как эти импульсные лампы работает. Вдруг вспыхнет в памяти чье-то лицо, — чтобы окликнуть, остеречь, помочь, может быть.

Катя ничего не ответила Ольге. Словами — ничего. Катя повернулась и пошла, найдя на дороге коричневый, совсем избывающий, полеглый совсем луч солнца. Все потянулись следом за Катей, гуськом и молча. Шли, шли и очутились снова возле Катиной дачи. Саша не дачу узнал, он бы ничего тут не мог узнать в этом закатном среди деревьев сумраке, но он свою красную машину увидел. На ней еще придержались уходящие лучи, и машинка его сейчас не красной была, а багряной, а такой, какой в самый первый раз им увиделась, — там, на шоссе, возле бензозаправки, когда некий Гриша из полы в полу передал ее Александру Александровичу, а тот отдал ее Саше. Владей!

Совсем похожий сейчас был миг. По цвету. Но странно, в машине, в его машине кто-то сидел. И мотор работал. Уводят?! Крадут?! Саша кинулся к машине, готовый на все.

Но тут как раз смолк мотор, распахнулись дверцы с двух сторон, и сразу с двух сторон высунулись из машины крепкие, башмакастые мужские ноги. И сразу, еще пребывая в рывке, понял Саша, увидел, что это вовсе не его машина. Точно той же покраски, точно в том же багрянце, но не его. Его автомобильчик был молод, был полон надежд, а этот, такой же, с одного конвейера, был уже притомлен и заезжен. Да и не удивительно, если глянуть на здоровенных мужиков, которых приходилось ему возить, на этих тяжеловесов, выпраставших наконец свои тела из машины. Саша знал этих тяжеловесов, узнал. Тот, что помоложе, полегче, был мужем Ольги, тот, что потяжелей, был тем самым щекастым свадебным генералом, из-за которого Сашу погнали со свадьбы.

Муж Ольги, самонадеянный, твердо ступающий, — он и на фотографиях свадебных таким вышел, — решил, что жена и ее друзья специально подошли к машине, чтобы встретить его.

— Привет, привет, ребятки! — сказал он, благосклонно взмахнув рукой. — Правильно выбрали момент. Есть что выпить. — Он отомкнул багажник, извлек из него картонный ящик из-под джина, уставленный бутылками, набитый свертками. — Есть и чем закусить.

Свадебный генерал, разминаясь, благосклонно