Пуанты для дождя - Марина Порошина

умиротворенное. Благодарила бога за каждый подаренный ему день. Но в глубине души понимала, что благодарит не за него — за себя. За еще один день, прожитый «доченькой», укрытой от холода и всех страхов мира самым лучшим на свете отцом.

— Женщина, вам плохо? — Лариса Борисовна очнулась от того, что толстая одышливая тетка-кондукторша трясет ее за плечо и заглядывает в лицо.

— А… нет, спасибо, все в порядке, — она сконфуженно оглянулась по сторонам, но немногочисленным пассажирам, дремавшим или уткнувшимся в телефон, не было до нее никакого дела.

— В порядке… — проворчала кондукторша. — Слезы вон текут. Из больницы, что ли? Кто там у тебя? Дите? Муж?

— Отец, — Лариса Борисовна некрасиво высморкалась и опять оглянулась, ей еще в детстве объяснили, что воспитанные люди не проявляют своих эмоций на публике, не рыдают и не хохочут, и она всегда неукоснительно следовала этому правилу.

Но кондукторша о деликатности не имела представления, она хотела оказать деятельную помощь в той форме, какую она себе представляла. Поэтому она грузно опустилась на сиденье впереди и спросила:

— Плохо, что ли, совсем?

Лариса Борисовна кивнула, опять доставая платок.

— Лет-то сколько ему? — не унималась кондукторша.

— За восемьдесят, — неохотно ответила Лариса Борисовна, которая не умела не отвечать, если ей задавали вопросы, пусть даже бестактные.

— Так пожил уже, — успокоительно покивала кондукторша и легко перешла «на ты». — Вот слушай, я не хочу, чтоб мне было восемьдесят. Сейчас шестьдесят три, пенсия — слезы, здоровье — слезы, вся жизнь слезы, короче говоря. На стройке маляром оттрубила сорок лет, пенсия 14 тысяч. Ну гипертония, само собой, спина отваливается, ноги отекают. Артрит, сволочь, а главное, диабет еще. На лекарства больше пятнадцати уходит, а инвалидность не дали мне, теперь инвалидность по диабету только детям дают, да и то до восемнадцати, а потом снимают, представляешь? Типа, он сам прошел, диабет-то!

Кондуктора засмеялась, как будто идея снятия инвалидности показалась ей смешной. Трамвай подъехал к остановке, в последнюю дверь вошли молодой человек и девушка, зазвенели мелочью, и кондукторша направилась к ним. Лариса Борисовна обрадовалась было, что осталась в одиночестве, но не тут-то было. То ли от скуки, то ли от того, что посчитала свою миссию недовыполненной, трамвайная фея вернулась и опять уселась, с облегчением вытянув в проход ноги в разношенных дутых сапогах и теплых серых рейтузах с катышками свалявшейся шерсти.

— Вот и говорю. На еду не остается, хоть ложись и помирай. А помирать грех, понимаешь, нет?

Кондукторша требовательно уставилась на Ларису Борисовну, ожидая ответа, и та была вынуждена кивнуть — понимаю, грех.

— То есть можешь не можешь, а жить надо. А живу-то я в области, у нас работы вообще нет, завод закрыли, склады там теперь всякие или просто рушится все, кто нашел работу — зарплата крохи, ну у кого дети, те и за нее держатся. Пенсионерам совсем беда. Дочь у меня одна двух пацанов поднимает. Учительница! — в голосе кондукторши зазвучала неприкрытая гордость, и Лариса Борисовна улыбнулась в ответ. — Ей еще помогать. Ну огород, все свое, этим живем. А тут объявление: нужны кондукторы, предоставляется общежитие. Я сунулась, а меня и взяли, не посмотрели, что пенсионерка, в городе-то вам легче. Вот, пять дней в общаге, на выходные домой. А смена с шести утра до десяти вечера.

— Не может быть! — искренне ужаснулась собеседница, представив, как отработав шестнадцать часов, эта пожилая, полная, измотанная женщина падает в кровать в чужой неприютной комнате и мгновенно проваливается в сон, потому что в пять утра ей опять вставать и идти на работу. — А как же нормы? Ведь по закону же нельзя!

На этот раз кондукторша смеялась до одышки, хлопая себя по бокам, будто аплодируя. А отсмеявшись, пояснила, где именно начальство видело эти законы и нормы. Лариса Борисовна промолчала, она всегда терялась, когда слышала такие слова. Зато молодые люди с задней площадки перестали на секунду хихикать и посмотрели с интересом.

— Так не хочешь — не работай. А я ж тебе объяснила — артрит, диабет. И внуки. Вот и посуди: будет мне восемьдесят, работать не могу, а жить не на что. И руки на себя накладывать грешно. Вот я и прошу его потихоньку, — кондукторша выразительно посмотрела наверх, а потом на Ларису Борисовну, желая убедиться, правильно ли она поняла. — Прошу, чтоб он мне дал здоровья поработать, пока внуки школу кончат, а там ты прибрал потихонечку. Потому что больше сил-то уж нету. Вот это грех или нет, просить-то так, ты как думаешь?

— Думаю, что не грех, — твердо сказала Лариса Борисовна.

— Вот и я думаю, — согласилась кондукторша, не обращая внимания на вошедшего мужичка, который издали сигнализировал ей проездной карточкой. — А отец-то твой кем был? Работал в смысле?

— Он военный.

— Так пенсия, значит, хорошая была, не голодный поди. И дочь ты хорошая, сразу видно. Он счастливый жил и помрет счастливый, ты мне поверь, я знаю.

— А я же останусь, — вдруг прошептала Лариса Борисовна, хотя вовсе не собиралась поддерживать разговор и уж тем более откровенничать с незнакомым человеком. — Как я останусь-то?

— Так ты не одна поди останешься то, — предположила кондукторша. — Есть у тебя кто? Муж, дети, внуки? За них и держись, вот как я.

— Есть, — удивляясь сама себе, ответила Лариса Борисовна. — Есть. Мне выходить пора. Спасибо вам!

Она бежала от остановки по своему переулку, удивляясь тому, что выпавший днем снег здесь отчего-то не растаял и от этого в переулке стало неожиданно светло, просторно и чисто. Она вдруг услышала простенькую трогательную мелодию пьесы, которую обещала научить играть Моцарта — «Тихо падает снег». И представила, как они сидят рядом за фортепиано, он, путаясь и сбиваясь, но все же играет, и летящие хрустальные звуки четвертой октавы отчего-то заставляют его улыбаться. На верхней крышке сидят Тихон и Маруся и тоже улыбаются своим кошачьим мыслям, а в комнате тепло, и горит лампа, и ей, Ларисе, спокойно и нестрашно, потому что она — не одна.

Утром, едва дождавшись десяти часов, Надежда Петровна выскочила из дома. Было ветрено, влажно и оттого как-то по-особенному зябко. Под ногами хлюпало, и, ежась от озноба, она подумала, что вот раньше на ноябрьскую демонстрацию тоже всегда было холодно, но уже радостно, по-зимнему. Приходилось все зимнее накануне доставать, надевать теплые рейтузы, а в праздничной колонне украдкой греться водочкой, за это ругали, конечно, и следили, чтобы ни-ни… но все равно все ухитрялись, и это было весело, и придавало празднику дополнительную приятность. На День милиции 10 ноября,