Обагренная кровью - Николай Иванович Ильинский

— Да вы что — смеетесь?! — Лыков развел руками. — Они там что — шутить изволили? — поправился он, понимая, что не милиционеры выдумали эту затею. — Наши мужики и… бухаринцы?! Да вы спросите у них, кто такой Бухарин, ведь не ответят, потому что слыхом не слыхали про такого… Константин Сергеевич, а вы что на это скажете? — в отчаянии обратился председатель к Забродину, директору местной школы и одновременно секретарю парторганизации вновь созданного колхоза.

— А что я могу сказать, Алексей Петрович? То же, что и вы. — Забродин недоуменно пожал плечами. — Савельев на собрании по глупости сморозил такое, что на голову не напялишь, а Тишков вообще — комедия! — Забродин махнул рукой. — Все знают, что у него это «ага!» по каждому поводу, да и без повода выскакивает… Ему что ни скажи, он обязательно брякнет «ага!». Так что ж — за это арестовывать?

— Про Бухарина я сам в газете только и читал, — вспомнил коренастый милиционер (он был старшим в конвое), затем не спеша закурил цигарку, скрученную из обрывка газеты, глубоко вдохнул в себя густое облако едкого дыма махорки, а потом долго это облако, уже до прозрачности очищенное легкими, выпускал через нос. — Там было написано, что этот Бухарин — враг колхозному движению, враг народа в том смысле, что советовал кулакам обогащаться, по моему понятию, драть с бедных крестьян три шкуры… Но не это сейчас главное: нас послали арестовать нарушителей закона и проводить их в райцентр, и мы должны выполнить приказ, иначе нас самих… Вы понимаете?… Там разберутся, виноваты ваши недотепы или нет… Если не виноваты — отпустят, а если… то сами знаете… Нынче за болтливость по головке не гладят! Так что зовите их в правление…

Когда в дом Захара вошел работник сельсовета, Акулина со страха упала на колени и обхватила ноги мужа.

— Не пущу!.. Захарушка, на кого же ты меня бросаешь? — запричитала она.

— Не хныч, Акулька. — Захар пытался освободить свои ноги, обутые в лапти. — Они там насчет меня ошиблись, а коли ошиблись, то и отпустят, — успокаивал жену Захар, хотя хорошо знал о несбыточности своего желания. Те, кого арестовывали даже за неосторожно сказанное слово, редко возвращались домой, не отсидев определенного им срока в местах не столь отдаленных.

— Я тоже поеду в Красноконск, — решил Забродин. — Надо же объяснить абсурдность этого дела.

Сопровождать арестованных в помощь милиционерам высказался Антон Званцов, полагая, что настал тот момент, когда он должен проявить себя. Теперь-то уж его непременно заметят, и он напишет заявление о приеме в партию. Хотя его даже в комсомол не брали: уж очень большую оплошность допустил он, когда сбрасывали кресты с нагорновской церкви. Его просили полезть на купол, помочь приезжему смельчаку, но Антон наотрез отказался, не объяснив причины, которая банально заключалась в том, что он с детства боялся высоты, но признаться в том не мог. Отнекивался, а почему и что — не хотел внятно объяснить, поэтому местные власти посчитали его поступок несовместимым с воинствующим атеизмом. Но ужасней для него оставалось то, что некоторые односельчане посчитали его поступок богоугодным, правильным. Поэтому, с какой стороны ни взгляни, он был виноват кругом и путь в комсомол ему был напрочь закрыт. О партии и говорить не приходилось. И вот, наконец, выдался весьма удобный случай показать свою полную лояльность к идее мирового пролетариата и новой грядущей революции, которую пролетариат наметил на ближайшее будущее. Предстоящие удары по заграничным буржуям Антон решил отрабатывать заранее, как тому способствовала обстановка, на своих же доморощенных противниках существующего строя и коллективного (считай, колхозного) образа жизни, которые теперь трусливо выглядывали через плетни на отъезжающую полуторку с арестованными Савельевым и Тишковым.

— Ты иуда, Антоха, — с презрением посмотрел Архип на Званцова, когда грузовик с ними оказался за околицей Нагорного.

— Иуда — хороший человек, Архип Кирьянович, — скривил в улыбке рот Антон. — Первый безбожник!..

— Предатель!..

— Ну, ну, ты мне тут поговори! — пригрозил Савельеву коренастый милиционер. — Больно грамотный нашелся…

В Красноконском райкоме партии нашлись такие, которые откровенно обрадовались появлению двух свеженьких арестантов. Больше всех ликовал Жигалкин, считая именно своей заслугой арест нагорновцев, которые, по его категоричному утверждению, вредили колхозному движению не только в своем Нагорном, но и в масштабе района, а если допросить их как следует, то и всей области.

— В результате лишь такого мероприятия, как собрание в колхозе, нам удалось выявить явных подкулачников, от которых надо решительно очиститься, — убежденно заявлял он.

С ним не соглашался председатель райисполкома Юрий Федорович Морозов.

— Над нами куры смеяться будут, Пантелеймон Кондратьевич. Хватаем людей, а за что? Ни за понюшку табаку!

— Пусть лучше куры смеются, Юрий Федорович, чем наяву льют слезы наши жены, — горячился Жигалкин, а затем, оглянувшись на дверь и окна, почти шепотом продолжал: — У нас же разнарядка!.. Ну, кого послать на стройки? Если мы этих двоих не отправим, то наяву придется ехать самим… Вы что, Юрий Федорович, с луны свалились? Ведь разнарядка не просьба чья-то, а конкретное партийное задание… А вы о какой-то понюшке табаку говорите… Дай что тут колебаться! Савельев явно высказался против товарища Сталина… Правда, он не успел назвать имя нашего великого вождя и верного ленинца, но подразумевал-то его, не Троцкого же!.. А Тишков поддержал вражеское настроение Савельева, наяву агакнул… И свидетель имеется — Званцов Антон!

— Вот именно, что агакнул, — в тон Морозову сказал успевший приехать в райком Забродин. — О Тишкове — можно сказать, что это больной человек, у него «ага!» — слово-паразит, как у вас, Пантелеймон Кондратьевич, слово «наяву»…

— Меня, Жигалкина, равнять с каким-то Тишковым, — возмутился Пантелеймон и злорадно ухмыльнулся. — Ничего, на стройках его вылечат. … Не забывайте, товарищи, что стране нужны дешевые рабочие руки… Когда я в Великомихайловке с Семеном Михайловичем Буденным…

— То было другое время — война, — досадовал председатель райисполкома. — Столько лет прошло!

— Время эксплуататоров прошло — это верно, но классовый враг жив! — На скулах Жигалкина заходили желваки. — Мы строим социализм, а кулаки да подкулачники подтачивают его, как черви здоровое наливное яблоко! Сами понимаете, враги в наши дни особенно начинают шевелиться!.. А нам хвала и честь! Мы наяву, то есть, — он вдруг закашлялся, — выявили, хоть двух, но выявили! Была бы моя воля, я бы их… без суда и следствия, — взмахнул он высоко рукой.

— Из всех преступлений самое тяжкое — бессердечие, Пантелеймон Кондратьевич, — негромко произнес Забродин.

— Ну что ты всегда плетешь, Константин Сергеевич!..

— Конфуций!

— Что за товарищ?

— Китаец.