Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев

Время тянулось медленно. Лейтенант оглядел одну сторону балки, потом другую. Судя по рельефу, тут тоже могли быть красивые, с редким рисунком змеи… Чтобы хоть чем-то занять время, рассказал Стренадько о моде на змеиные галстуки.

– Я знал одного горделивого модника, который ходил со змеиным галстуком на рубашке. – Сержант покашлял в кулак. – Очень изящный был галстучек – загляденье просто, – голос у Стренадько сделался таким, будто его одарили сладкой плюшкой. – А вы, товарищ лейтенант, свой галстук долго носили?

– Недолго. Во-первых, его все время приходилось прятать от кошки – очень уж она хотела стрескать мое украшение, во-вторых, чего-то я напутал, когда выделывал кожу, чего-то не добавил, либо, наоборот, переборщил – галстук мой сгнил. Так и пришлось скормить его кошке, чего она, собственно, и добивалась. Все закончилось кошачьим поносом.

Перейти танковый тракт удалось только к вечеру, когда «одни гусеницы уже отгрохотали, а другие еще не пригрохотали», как скаламбурил Побежимов – младший лейтенант, который шел вместе с Тихоновым с разбомбленного аэродрома. Прошли много: километров сто – сто двадцать, не меньше.

Хоть и окончили они оба пехотное училище в Киеве, а служить попали в батальон аэродромного обслуживания, где никаких стратегических или тактических задач перед ними не ставили и главным делом было одно: охранять самолеты, аэродром, расставлять дежурных по постам, менять пароли и следить, чтобы солдат вовремя кормили.

Были случаи, когда к аэродрому очень близко подбирались разные диверсионные группы, но не настолько близко, чтобы закидывать самолеты гранатами. Тихонов, командовавший усиленным взводом, эти попытки успешно пресекал.

Более того, как-то он пошел в город старшим патруля – дежурить, поскольку в тихом городке их участились разные нехорошие случаи: как-то убили двух красноармейцев, возвращавшихся в свою часть из госпиталя, через несколько дней был подожжен сахарный завод, потом отравлен один из колодцев и так далее – в общем, завелся в городке чужой народ, который так и норовил засунуть в любую дымовую трубу гранату.

У лейтенанта перед своим патрулем было одно преимущество – он знал немецкий язык: в пехотном училище добровольно окончил специальные годичные курсы. Умные люди считали, что будет война, ее не избежать, и готовили к ней своих солдат. К языку у Тихонова оказались способности, к концу учебы он уже шпрехал по-немецки не хуже какого-нибудь уроженца Нижней Саксонии или долины реки Рейн.

В городке в тот вечер было спокойно, народа на улицах было мало, шумели тополя, а плакучие ивы, росшие вдоль тротуаров в центре, размеренно и горько наклоняли к людям свои макушки, словно бы чувствовали какую-то беду.

– Бойцы, ухо прошу держать востро, – предупредил Тихонов своих патрульных, – обстановка в городе непростая.

Хоть и казались тихие улицы почти безлюдными, но все же кое-где можно было засечь прохожих. Минут через десять Тихонов увидел впереди двух бойцов в форме НКВД – вполне возможно, это также был патруль, ведомственный, так сказать. Увидев группу Тихонова, энкаведешники поспешно свернули в проулок.

Тихонова словно бы что-то кольнуло, сбило дыхание – энкаведешники никогда не вели себя так, они всегда действовали нагло, с напором, чему не мешало даже отсутствие мозгов в голове, в своей правоте были уверены на двести с лишним процентов и чуть что – хватались за оружие, старались завести подозреваемому лытки за спину и перетянуть запястья прочной веревкой.

«А ведь это не энкведешники, – мелькнуло в голове у лейтенанта, – для этого у них наглости не хватает». Хотя внешне все было в порядке – за плечами вещмешки, оружие при себе… Для командированного человека это вполне обычный вид. И лица вроде бы нашенские, русопятые, со вздернутыми деревенскими носами, рыжеватыми сельскими чубчиками «а ля мой любимый бычок», выпущенными из-под фуражек.

– Айда за ними, – не по-уставному скомандовал Тихонов патрулю, – этих ребят надо проверить. Несмотря на свой сельский вид, они все-таки похожи на любителей баварских сосисек, – нырнул под низко склоненный шатер плакучей ивы, откуда засек тропку между двумя огороженными огородными участками, спугнул пару куриц, любовавшихся друг дружкой (понабрались дурехи городских манер, готовы себе даже бровки с ресничками подводить), и первым выскочил на соседнюю улицу, как две капли воды похожую на параллельную…

И не просто выскочил, а очутился прямо перед подозрительными бойцами НКВД.

– Предъявите ваши документы, – невозмутимо, без всякого выражения в голосе потребовал Тихонов. – Из какой части будете?

Старший из двойки, сержант с парадными рубиновыми треугольниками, украшавшими его петлицы, не замедлил нахмуриться:

– Что-то не так?

– Все так, просто – обычная комендантская проверка.

Смутили Тихонова еще и энкаведешные фуражки: яркий голубой верх – символ чистоты еще с царской России и красный околыш, козырьки не вытертые, лаковые – фуражки были новенькие… Значит, только что со склада.

Имелась еще одна деталь – как правило, уходя в поле и тем более – в зону боевых действий, энкаведешники экипировались в обычную полевую форму, фуражки надевали тоже обычные, неказистого защитного цвета, в своих роскошных картузах эти ребята щеголяли только в Москве, да еще, может быть, в городах глубокого тыла, а сюда роскошным фуражечкам этим не было никакого хода из-за демаскировки.

– Где находится ваша воинская часть? – рассматривая документы, спросил Тихонов невозмутимо и негромко.

– Это ведь секрет, товарищ лейтенант, разве вы не знаете?

– Для комендантской службы секретов нет – это раз, и два – что-то уж очень далеко вы уехали от своей воинской части, – он дал понять этим сельским чубчикам, напомаженным бриолином – мазью, с которой в селах не знакомы вообще, что хорошо знает, где конкретно располагается в/ч 4632 (у Тихонова там училищный однокашник Юрка Казарин командовал взводом, поэтому лейтенант и ведал, где находится далекая в/ч, это было совпадение).

Энкаведешники переглянулись. Тот, чьи петлицы были украшены сержантскими треугольниками, глянул на напарника.

Перекидка взглядами была командой.

– Об этом, товарищ лейтенант, надобно у начальства нашего поинтересоваться, отчего оно нас в такую глубь загнало?

– Спросим, – сказал Тихонов, заходя за спину энкаведешному сержанту. Второй энкаведешник, напарник сержанта, был по этой части человеком попроще, – и рот распахивал не по делу, и говорил не то, но Тихонов засек совсем другое: когда напарник сержанта волновался, то в его речи проскальзывал заметный акцент и этот акцент был не местечковый, не русский…

Значит, имеют эти два колхозника отношение к передовым частям товарищей Буденного или Ворошилова примерно такое, как Тихонов к плетению ковриков из соломы где-нибудь в Ганновере или Ростоке.

Напарник Тихонова подхватил разговор, задал пару быстрых и толковых вопросов, один за другим – сообразительный был парень, старший энкаведешник почувствовал себя не в своей тарелке, отступил немного назад и опустил руку под край гимнастерки, к брючному ремню.

В то же мгновение Тихонов перехватил руку, хотя пальцами энкаведешник успел ухватиться за рукоять