Георгий Жженов - От Глухаря до Жар-птицы

Начальник придумал "ежедневный субботник"... Обложил золотым оброком всех, кто непос-редственно не работал в забое, кто не мыл золото лотком или на проходнушках. Всю лагерную обслугу и всех придурков обязал под страхом "кандея" ежедневно в течение всего промывочного сезона после основной работы в зоне лагеря выходить в забой...

Золото, золото... Кровь из носу, а подай золото! Ищи где хочешь, когда хочешь и как хочешь, но двадцать граммов отдай!

Бдительно следил за всеми, кто ловчил и изворачивался, кто заставлял других ишачить вместо себя. Таких, если удавалось поймать, беспощадно гнал с блатных, насиженных мест на общие работы.

Зачем, например, хлеборезу, врачу или нарядчику корячиться в забое самому? Любой работя-га-лоточник за лишний кусок хлеба или освобождения от работы с радостью будет снабжать их металлом - подумаешь, двадцать граммов!

Каждое утро в тазике у дневального после мытья пола в бараке оставалось 3-5 граммов золота, занесенного из забоя на обуви и одежде работяг.

В Омчагской долине, или "в долине маршалов", как ее называют, на приисках имени Буденно-го, Ворошилова, Гастелло и Тимошенко золота было много. Брали его, как и везде на Колыме, хищнически, брали где легче, не заботясь о будущем, лишь бы дать план, задобрить начальство.

Теперь, через много десятилетий, с великими затратами перемывают то, что тогда бездумно ушло в отвалы.

Шутка ли... Одними "ежедневными субботниками" Николай Иванович Лебедев ухитрялся приобщить к производственному плану прииска более десяти килограммов золота ежедневно!

Энтузиаст и идеалист, он "кнутом и пряником" пытался бороться за честный труд, за чистоту нравов в лагере. С одной стороны, на вечерних поверках произносил зажигательные речи, обращенные к патриотическим чувствам и гражданскому сознанию подчиненных ему зеков, с другой стороны всех устрашал вывешенный на самом лобном месте перед вахтой для обозрения грозный приказ, категорически, под страхом смерти, запрещающий пронос металла из забоя в зону.

Его филантропические усилия успеха почти не имели. Разве что лишний раз застревали в мозгу той части безвинных зеков, которой и без его проповедей не чужды были патриотические чувства. Но, к сожалению, они являлись лишь частью "Ноева ковчега", бесправной его частью. Власть в лагерях принадлежала уголовникам, начиная с матерых бандитов-рецидивистов и кончая бытовыми преступниками. Призывы к их сознанию по меньшей мере наивны. Всем давным-давно известно, что наши исправительно-трудовые лагеря еще никого не исправляли, а если и перевос-питывали, то скорее в обратном порядке, превращая неопытных дилетантов в профессионалов-рецидивистов с "гулаговскими" дипломами, специалистов узкого профиля: ширмачей, домушни-ков, скокорей, щипачей, ключников, мокрушников и прочей сволочи... "Друзья народа", свившие уютные гнезда в лагерях, терроризировавшие всех и вся! На приказ у вахты не обращали внима-ния. В угрозу расстрела не верили. Золото как несли, так и продолжали нести: оно заменяло деньги. На него выменивалось все: и пища, и табак, и одежда.

Как-то он заявился в барак, где я дневалил, и шепотом, чтобы не разбудить спящих, вызвал в тамбур. Было около полуночи...

- Здравствуйте, гражданин начальник!

- Здравствуй, здравствуй,- сказал он,- как твоя рука?

- Спасибо. Ничего.- Я пошевелил пальцами.- А что, пора уже и в забой, да?

- Не спеши, покантуйся еще малость, успеешь, наработаешься! Я не к тому...

К тому не к тому, а чего-то он явно недоговаривал. Я молчал. Ждал...

Руку мне сломали. И сломали дважды. Сначала в забое, в драке, а вскоре, когда она начала срастаться и подживать, снова сломали, уже в бараке, и опять в драке (я ударил вора). Блатные распяли меня, как Иисуса Христа, на крестовине нар и заново разломали руку, обе кости (фрайер не имеет права бить вора).

В обоих случаях виноват я не был, просто я не стерпел оскорбления. Начальник разобрался беспристрастно, сочтя меня правым в этой истории, потому и не выгнал со сломанной рукой в забой, а разрешил до выздоровления быть дневальным в бараке, где жила бригада лоточников, в которой я работал до болезни.

- Понимаешь, какая штука,- заговорил он.- У меня на весах сейчас одиннадцать кг девятьсот шестьдесят г... С любой добавкой все равно это звучит как одиннадцать, верно ведь?.. И совсем другое дело - двенадцать!.. Чувствуешь?.. ДВЕНАДЦАТЬ!! И звучит иначе - солидно, понимаешь?

- Понимаю. Только к чему вы?..

- Выручай... Позарез нужно сорок грамм металла, понимаешь?

- Понимаю. Только где я возьму эти сорок грамм?

Мой вопрос он оставил без ответа. Будто и не слышал вовсе, продолжал:

- Мне через час рапортовать надо! Сводку в Магадан передавать, понимаешь?.. А у меня одиннадцать кг девятьсот шестьдесят г... Сорок грамм не хватает до ДВЕНАДЦАТИ, понял?

- Давно понял. Только где я их возьму? - как дятел долбил я.

- Где? - зашипел начальник и показал пальцем в сторону спящих:- Вон где!.. Там, у любого работяги! И брось дурака валять! Я буду его учить, у кого, где? - Он начал заводиться.- Он, видите ли, не знает где...

- Вы на что намекаете, гражданин начальник? Неужели вы думаете, что кто-то посмеет нести металл в зону?.. Вы что, своих приказов не читаете?.. "За грамм пронесенного в зону лагеря металла - расстрел!" - продекламировал я ему.

- Пошел ты... Дашь или нет, отвечай? - Злить его дальше становилось рискованно, начальник мог взорваться.

- Ладно. Не сердитесь, гражданин начальник, подчиняюсь... делать нечего. Пойду в забой сам на ночь глядя. Прикажите вахтерам выпустить меня из зоны. Не жаль вам инвалида однорукого! - запричитал я.

- Не придуривайся, не придуривайся... Не считай меня идиотом! Жду тебя в ларьке... с металлом! - И, совсем уже уходя, пообещал:- С меня полкружки спирту.

Он понял, что сорок граммов золота я ему принесу.

Как только ушел начальник, я тихонько разбудил одного из работяг и попросил одолжить мне граммов пятьдесят металла. Пробормотав спросонья что-то нечленораздельное, он махнул рукой в сторону потолка над собой и тотчас заснул снова.

Пошуровав на ощупь за вощеной бумагой из-под аммонала, которой был обит потолок в бараке, я достал бумажный конвертик (капсюль), отсыпал из него на глаз граммов пятьдесят золота на ладонь, завернул в тряпицу и положил в карман. "Капсюль" с остатком металла засунул на прежнее место. Не спеша надел телогрейку, взял лоток и скребок в тамбуре и направился к вахте.

За вахтой, делая вид, что иду в забой, отошел шагов на пятьдесят, лишь бы меня не было видно вахтерам, разыскал подходящий камушек, сел на него, закурил, задумался...

Стояла тишина. В белесых сумерках летней полярной ночи спал лагерь, умаявшись за долгий трудовой день...

Не спали лишь охрана да начальник, дожидающийся золота в лагерной каптерке... Не спал я, делая вид, что в поте лица своего мою в ночном забое это самое золото, недостающее ему до полного счастья!.. Все идет своим чередом: бежит время, летят года!.. Хочешь остаться в живых, вернуться домой, хочешь увидеть близких тебе людей - не задумывайся, не береди себя, соблюдай правила игры - делай вид!

Незаметно подкралась, подползла тоска. Стало невыносимо грустно... Опять заскребло, заныло в груди, захотелось поднять голову и закричать!.. Истошно, по-звериному! Пожаловаться небу, излиться в холодные глубины звездного мироздания!.. Навсегда исторгнуть разъедающую душу боль обреченности!..

Что же они делают с нами? Когда это все кончится?

Мое счастье, что в такие минуты вся боль души моей - отчаяние, надежда, одиночество, жажда жизни, любви - каким-то непостижимым образом рвалась наружу не криком и не слезами, а в словах!.. Слова!.. Спасительные слова, рождаясь на свет, искали друг друга, тычась, как слепые котята, роились, множились... В хаосе бесчисленных комбинаций, рожденных воображением, творили себе подобных, соединялись в смысловые сочетания, продирались сквозь строй самокри-тичных "шпицрутенов" и, облагороженные рифмой, музыкой, ритмом, образностью, становились наконец стихами...

Не ахти какие по таланту (это от бога) - наивные, но честные, чистые... Спасительные в момент депрессии, душевного мрака, когда от самоубийства человека отделяет всего лишь шаг. Стихи, возвращающие надежду, помогающие терпеть.

Закрою глаза, и вновь снится

Прозрачная сказочность гор,

И иней на длинных ресницах,

И глаз незнакомых укор...

И кажется, звездной кометой,

Упав с бирюзовых небес,

Мелькнула, и призрачным светом

Зажегся серебряный лес.

Погасли глаз милых зарницы,

И нет ничего впереди,

И только подстреленной птицей

Колотится сердце в груди...

И снова по трассе таежной

Ползти от кювета в кювет...

Ведь юноше с "черною" кожей

Не может быть счастья и нет!

Долгие страдания не свойственны молодости, несчастья забываются. Жажда жизни, ее простые радости берут верх... А легкомыслие и некоторая авантюристичность - азартность моей натуры помогли принять предложенные правила игры. Через год-два я уже постиг законы лагеря. Жил сегодняшним днем!.. Жил, не заботясь о том, что будет завтра,- сегодня цел - и ладно...