Парадизо - Франческа Сканакапра

– У коров были долги?

– Нет, глупая, у моих родителей были долги! – засмеялся Джанфранческо.

На ферме царила тишина. Двери сараев закрыты. Все вокруг заросло сорняками. Отовсюду веяло унылой заброшенностью. В растрескавшейся земле ковырялась одна маленькая серая курица.

В огромном, похожем на свадебный торт доме были закрыты все ставни. Даже олеандры словно бы печально поникли.

Я показала на герб над центральным окном:

– На нем цапли?

– Да, – кивнул Джанфранческо. – Удивительно, как ты разглядела. Резьба почти стерлась.

– Я видела таких же птиц на гербе в вашем семейном мавзолее. Папа сказал, они что-то означают.

– Верно. И значений несколько. В Древней Греции цапля считалась символом победы добра над злом. Есть у этих птиц и другие значения. Например, они символизируют мир и долголетие. Ну и разумеется, в наших краях цапель всегда было много. Сейчас, когда перестали выращивать рис, цапель стало меньше, но у рек и проток их по-прежнему хватает. На нашем гербе цапли шеями образуют букву М, означающую Маркезини. А еще говорят, что мы сами похожи на цапель, потому что у всех Маркезини длинные ноги, только вряд ли это учитывали, когда создавали герб. – Джанфранческо улыбнулся.

– Как забавно. Когда моя тетя работала на рисовых полях, ее прозвали Цаплей за рост и длинные худые ноги.

Мы прошли к задней двери. Единственным признаком жизни были мокрые кухонные полотенца, сохнущие на деревянной стойке. Внезапно Джанфранческо спросил:

– Ты сильно скучаешь по своему отцу?

– Да.

– И я по своему. Говорят, что время лечит. Когда я думаю о папе, то стараюсь вспоминать, как хорошо нам было вместе. Например, как мы вместе гуляли по полям, или как катались на тракторе, или как разбирали книги у него в кабинете. И мне это помогает, становится не так грустно. Я называю это каменными воспоминаниями.

– Каменными воспоминаниями?

Джанфранческо кивнул.

– Я читал, что воспоминания, они как картины на песке. Подует ветер, сметет такую картину, и воспоминание исчезнет. Поэтому я представляю, что все хорошее, что было у нас с папой, не нарисовано на песке, а выбито на камне. Я постоянно вспоминаю все хорошее в малейших подробностях и представляю, как выбиваю эти картины на камне, чтобы никогда не забыть их.

– По-моему, это замечательно. Я тоже буду так делать.

– И, к счастью, у меня есть папины фотографии. А у тебя есть фотографии твоего отца?

– Нет, – грустно ответила я. – У нас даже не нашлось фотографии, чтобы поместить папе на могилу.

– Моя мама сильно изменилась, – вздохнул Джанфранческо. – А твоя?

– И моя изменилась. Стала ужасно строгой и мрачной. Вечно раздражается. Думаю, она сильно скучает по папе, но притом переживает от того, что испытывает облегчение, она ведь больше не видит, как ему больно.

– У моей мамы недавно случилась истерика. Доктору пришлось сделать ей укол, чтобы успокоить, а теперь она пьет таблетки, чтобы заснуть. Только не говори об этом никому. Маме не хотелось бы, чтобы об этом знали.

Я кивнула. Меня вдруг накрыла ужасная усталость, тело сделалось каким-то тяжелым.

– Ты не боишься потерять еще и маму?

– Боюсь, еще как боюсь, иногда от этих мыслей не могу уснуть, – признался Джанфранческо. – Я понимаю, что такое вряд ли случится, но постоянно представляю, что мама попадет в аварию или выпьет слишком много таблеток и никогда не проснется.

– И я чувствую такое же. Постоянно думаю об ужасных вещах, о том, что останусь круглой сиротой.

Я подняла голову, ожидая встретить мрачный взгляд Джанфранческо, но прочитала в его глазах лишь облегчение.

– Я рад, что не один такой.

Послеполуденное время мы провели, бродя по поместью, исследуя заброшенные амбары и надворные постройки. Сыроварня была заперта, ее окна уже затянула паутина. Доильные аппараты потускнели. Полки в сырном складе были пусты.

Но пока мы бродили, болтали и собирали груши, я чувствовала себя счастливой, чего не было со дня смерти папы.

– Забирай столько груш, сколько унесешь. Они все равно пропадут.

– Груши можно заготовить. Нельзя разбрасываться съестным.

– Знаю. Но мою маму заготовки не интересуют, а Фиорелле просто не хватит времени. У нее и так забот полон рот.

– Мы могли бы сами заготовить их, – предложила я. – Если бы у нас были сахар и банки.

– А ты знаешь как?

– Конечно. Я много раз видела, как консервирует моя тетя. Груши, персики, вишню, сливы. Засахарить можно все что угодно. А твоя мама разрешит?

– Не вижу причин, почему бы нет. Я спрошу ее, но ей обычно все равно, лишь бы я был дома и чтобы уроки были сделаны. А как насчет твоей? Она же вряд ли откажется от того, что мы приготовим? Можно будет поделить пополам. И еще твоей тете дать немного.

Нас уже охватило радостное волнение. Джанфранческо хлопнул в ладоши:

– Дело! Здорово, когда есть дело!

– Нам понадобится сахар, много сахара. И лимон, несколько лимонов. Банки нужно простерилизовать, не то фрукты забродят, тогда ничего не стоит отравиться.

– Так, давай составим список. Подожди здесь!

Джанфранческо сбегал в дом и вскоре вернулся с карандашом и блокнотом.

– Вот, – выдохнул он, слегка запыхавшись. – Ты тут эксперт. С чего надо начать?

– Собрать фрукты.

– Точно! – Джанфранческо принялся писать, почерк у него был красивый. – А дальше?

– Дальше приготовить банки. На это потребуется время. Банки необходимо прокипятить, чтобы простерилизовать, потом остудить. И мне нужно посмотреть, какие у вас банки. Есть такие, с резиновыми колечками?

Джанфранческо пожал плечами:

– Не знаю, давай сама посмотришь.

Быть экспертом мне ужасно нравилось.

– Если банки такие, как я сказала, то надо поискать еще и новые прокладки, эти самые резиновые колечки. А если не найдем, то можно использовать парафин.

– Пошли, – сказал Джанфранческо.

Мы поспешили в дом, взахлеб обсуждая нашу затею. Вопросов у Джанфранческо оказалось больше, чем у меня ответов, но по всем неясностям я обещала проконсультироваться со своей тетей.

Кухня Маркезини выглядела точно так же, как мне запомнилось. В тусклом свете кружилась пыль. Джанфранческо провел меня в буфетную, а оттуда в кладовую.

Я ожидала увидеть несколько банок, ну, может, несколько дюжин. Поэтому меня потрясли целые полки пустых банок, склянок и каких-то затейливых емкостей, громоздящихся от пола до потолка. Вся посуда была покрыта толстым слоем пыли. Дзиа Мина пришла бы от такого зрелища в самую настоящую ярость. Для нее банки были сродни драгоценностям.

– Банки тут уже много лет пылятся, – пояснил Джанфранческо. – В последний раз их использовали задолго до папиной смерти.

Мы целый час отбирали самые подходящие емкости. После чего отнесли их в кухню и расставили на столе. Выглядело это впечатляюще, мне