Вдогонку за последней строкой - Леонид Генрихович Зорин

еще ничего не сделал. Это неправильно, несправедливо.

Рядом со мной неслышно томился неразговорчивый доходяга. Однажды ночью я услыхал:

– Смертушка, выручи. Сколько ж можно? Устал я маяться на земле…

В те мои годы еще не мог я впустить в свою душу его тоску. Сам подыхал и слишком был молод. Только и думал, как это страшно – уйти в песок и смешаться с глиной, толком ничего не додумав, не написав, ничего не оставив. Хотя бы несколько стоящих строк. Уйти, еще вдосталь не надышавшись, не налюбившись, совсем молодым. Неверно, нечестно. Нет, не по-божески… Так не должно быть. Какая-то дичь…

Возможно, в те черные ночи я выпросил, вымолил свою длинную жизнь. И кто-то невидимый дал мне шанс.

Тогда я понял, как короток день, как хрупок мир и как мал мой срок.

42

В другой своей жизни, в другом столетии, уже не в своем двадцатом веке, совсем в иной, незнакомой стране, неузнаваемой, перевернутой, сижу, неподвижно уставясь в столешницу, привычно ворошу дни и годы.

И с сокрушительной ясностью вижу, что до последнего рубежа всего ничего, рукой подать, каких-нибудь два или три шажка.

43

Мысль словно обесточена.

Блекнут краски, вянет цвет.

Представление окончено.

Уходя, тушите свет.

44

Вот и дописана и дочитана длинная книга одной судьбы.

Я не хочу быть несправедливым к веку, в котором так долго жил.

Был он жестоким, был кровавым, но войнами, кровью, погромной злобой были богаты и все другие, давно отгремевшие времена.

То, что скромнее была их мера, так ведь моложе, несовершенней была и сама цивилизация.

Но, понимая неотвратимость скорой разлуки и обрывая этот неистовый круговорот, я сознаю: труднее всего прощание с пером и бумагой.

45

Вспомнилось: покидая город и дом родной, попросил отца:

– Дай, отче, совет на все времена.

Отец, как всегда, был скуп на слово:

– Даю. Запоминай: не толпись.

– Услышал. Понял. Так я и сделаю.

Июнь – август 2018

Вдогонку за последней строкой

1

Если бы только выпустить в мир два недостучавшихся слова. А больше мне ничего не нужно. Только испытать счастливую дрожь необходимого освобождения.

Теперь мне кажется, я получил отсрочку, несколько лучезарных мгновений. Эта наивная иллюзия, что я своим усталым пером могу подарить себе миг свободы, мне так спасительно необходима.

Поверьте, что нет у меня сейчас решительно никаких претензий. Только бы вытолкнуть из себя несколько припозднившихся слов.

Если все это уже мною было записано на этих листках, что из того? Ведь я пишу с единственной целью – достичь породнения с листом еще не исписанной, еще свободной бумаги, чтобы на ее неисчерпанном поле возникли новые значки.

Естественно, меня угнетают эти повторы и бег на месте, но все же это какое-то ощущение, что я еще не совсем отломился. Это ни с чем не сравнимое счастье чувствовать себя не огрызком, выброшенным за полной ненадобностью в какую-нибудь случайную яму, а быть среди тех, кто нужен живым.

Те, кто сумеет хотя бы на миг умерить прилив столь понятной иронии – действительно великодушные люди, чья близость мне так необходима. Они догадаются, что это безудержное графоманство – моя единственная возможность как-то пристойно просуществовать.

Мне было ровно четыре года, когда я торжественно объявил, что я непременно стану писателем, только писателем, больше никем.

Прекрасно помню то давнее набежавшее утро, бакинский норд, стучавший в окно, моих огорошенных родителей и маленького чертенка, склонившегося над белым листом, над территорией праздника приобщения к таинству.

Вот, наконец, и приходит миг, который я так ждал и так звал, и мне, наконец, легко и спокойно, как будто бы я взошел на вершину, на свой утешительный Эверест. Все стало видно в своей запредельности, в своей всеохватывающей глубине.

Я чувствую себя вознесенным на высоту и, наконец, вижу мир во всей его мощи и бесконечности. Мне кажется, что я породнен с этой открывшейся мне всеохватностью, с не знающей ни границ, ни грозных запретов кузницей будущего.

В спасительном прикосновении будущего, столь близкого, дня я и обрету свой исход, свою окончательную свободу. Эта минута покоя близка. И мне хорошо, мне подвластен весь мир, вселенная во всей ее силе, во всей ее грозной неизмеримости. Свободен, свободен, остался шажок, и я наконец-то дождусь свободы!

Свобода! Это и есть та последняя и высшая истина на земле.

Похоже, что эта очевидность отпугивает своей простотой. Ведь в простоте есть нечто плебейское. Ну что ж, меня не привлекает надменное патрицианство. Я рад быть честным чернорабочим русской словесности и возделывать доставшийся мне клочок земли. Это и есть мое предназначение, для этого я и рожден на свет.

2

Простите сердечно повторы, странные возвращения к одному и тому же берегу. Ведь я пишу это не для чтения хотя бы в самом узком кругу, а лишь ради мига освобождения. Вот написал это в сотый раз, и стало легче. Значит, так надо. Не обращайте только внимания на исступленного графомана. Пусть себе пишет. Ему так надо.

Я понимаю, как иллюзорно это придуманное мной счастье, но что из того, если я так чувствую, так выражаю свою волжбу. Неточное слово? Но что поделаешь, если другое нейдет на ум.

Нужно быть благодарным силе, которая ведет за собой. А где-то далеко-далеко мой Баку, мой славный город, обнявший коричневую гладь, как будто ветер перенес за частокол десятилетий, в бакинский полдень, дохнуло ветром любимых запахов: солью, морской волной, смесью прибрежного песка с черно-коричневым мазутом.

Весь этот острый и резкий клубок словно накрыл меня влажным облаком, и сразу же вновь меня обступил приморский бульвар, кусты, аллеи, согретые полуденным жаром зеленые скамьи, и Каспий, который катит волну то ли в Астрахань, то ли в Персию, то ли в неведомый Индустан.

Какая удача была родиться под молодым апшеронским небом, как восхитительно мне повезло. Какая удача быть южанином, юным, упрямым, провинциальным, и знать, что тебе принадлежат и этот юг, и эта уверенность, что ты в состоянии соединить сушу и море, небо и почву, что ты можешь, тебе – дано.

Ах, эти южные завоеватели с порохом в мыслях, с весной в душе, с дарованной им, Бог весть за что, врожденной свободой самовыражения, с этим предчувствием близкой истины, соединяющей тьму и свет.

3

Как верно было бы вернуться в тот бесконечно далекий день, когда я пришел в этот мир загадок, соблазнов и искусительной, властной потребности сделать свою заветную тайну