Желчный Ангел - Катя Качур

вцепилась в руку писателя. Край ее карамельного пальто коснулся черной жижи.

– Оплатишь химчистку, – заявила она.

– Хорошо, – покорно ответил писатель, испачкав ботинки и низ брюк.

Внутри, впрочем, оказалось, весьма уютно. Камерный зал состоял из восьми рядов бархатных кресел и утопающей в темноте сцены с высвеченным красным роялем. Рядом с ним возвышались стулья для секции струнных и духовых инструментов.

Зрителей оказалось много. Контролеры суетливо приспосабливали в проходах приставные места. Греков с Марго отмыли обувь в туалете и встретились в середине второго ряда. После звонка на сцену вышла дама в черном брючном костюме и хрипловатым актерским голосом сообщила, что вечер будет посвящен джазу 1950–1960 годов и что композиции, переложенные Петром Савицким, прозвучат в исполнении оркестра совершенно по-новому.

– Петя Савицкий – это мой кореш по санаторию, – шепнул на ухо Маргарите гордый Греков.

Музыканты расселись, дама объявила Take Five Пола Дезмонда. Зал зааплодировал, вступили тарелки, маленький пианист с шикарной шевелюрой и в крупных очках уткнулся в клавиши, задавая аккордами ритм, грузный музыкант в черном смокинге и манишке щипал в такт контрабас, отбивая ногой необычный размер в пять четвертей. Кларнет, глубинный, грудной, взял на себя главную тему и заполнил пространство прекрасным контральто.

Алкаш Петя Савицкий, ставший продолжением инструмента, соединенный с ним в районе мундштука пухлыми М-образными губами, плыл вместе с мелодией над зрителями, над убогим заброшенным кинотеатром, над мятежными полотнищами полосатых флагов с гербами, над осенними грустными птицами, над тяжелыми октябрьскими облаками, над самолетами, летящими в Тибет.

Греков, на минуты забывший, что жизнь – говно, не верил глазам и ушам. Как этот рот с запахом кислой санаторской капусты мог выдувать такую боль и блаженство? Как этот хлипкий человечек, переполненный лекарствами и рефлексией, мог подняться выше экзосферы и парить там в томном восторге, вливая в уши смертных удивительную музыку?

Зрение писателя потеряло резкость из-за нахлынувших слез. В горле застряла божественная вата. Он вдруг полюбил весь мир в самых идиотских его подробностях. Полюбил плешивый занавес, задрапированный в углах сцены. Полюбил ворсистость кресел, которая прощупывалась попой через брючную ткань. Полюбил засаленную башку впередисидящего мужика, которая закрывала обзор. Руки, отвязавшись от сознания, поплыли на колени Маргариты и нащупали ее теплые ладони. Пальцы переплелись, внизу живота затеплился росток, мгновенно давший трещину в броне депрессии, и выпустил два наглых звонких листа.

Сергей Петрович наклонился к уху Марго и, касаясь губами мочки, прошептал:

– Гениальный чувак, скажи?

Марго вздрогнула, обдавая его волной жара, сжала пальцы и ответила:

– Всегда слышала эту партию в исполнении саксофона. Впервые кларнет, и впервые пла́чу.

Маленький Петя Савицкий в мешковатом костюме и наспех почищенных старомодных башмаках (наверное, вляпался в ту же грязь, подумал Греков) господствовал над миром еще полтора часа. Музыка щедро короновала его, набросив поверх бюджетной одежонки богатую горностаевую мантию. Зрители, добровольно записавшись вассалами, приносили присягу верности своему королю, в такт синкопам млели и вытирали салфетками глаза. Каждая композиция срывала шквал оваций. В финале зал встал и исступленно аплодировал, вызывая музыкантов на бис. Смущенная хриплоголосая ведущая, улыбаясь, извинилась и сообщила, что оркестр готов играть хоть еще час, но зал арендован и через десять минут начинается выступление танцевального коллектива. И, пожалуйста, побыстрее покиньте кресла, дорогие гости. Подтверждая истинность ее слов, тройка мужиков в джинсах и черных майках ловко убирали со сцены стулья и укатывали в недра закулисья красный рояль. Греков с Маргаритой, уткнувшись в спины соседей, гуськом пробирались между рядами.

– Пойдем за мной, – шепнул писатель Марго. – Хочу его поблагодарить.

Они поднялись на второй этаж, долго шли по каким-то параллельным коридорам и, уточнив у проходящей балерины, где гримерка, пнули белую заляпанную дверь. Музыканты паковали инструменты, над чем-то смеялись, в углу возле косого зеркала Петя Савицкий переодевал брюки.

– Друзья! Вы подарили нам колоссальное удовольствие! Отныне мы ваши фанаты! – заявил Греков, пожимая артистам руки.

Они тепло загудели и кинулись обниматься, прежде всего, конечно, с Маргаритой. Пианист с шикарной шевелюрой мгновенно отвел ее за ширму и начал знакомить с графиком ближайших концертов.

– Петр Николаич, – окликнул кларнетиста писатель. – Ждем, когда наденешь штаны, чтобы сказать, что ты – абсолютный гений.

– Уже, уже, – радостно закивал Петя, заправляя рубашку в теплые треники из футера.

Греков вырвал Маргошу из лап пианиста и подвел к Савицкому. Тот бережно паковал костюм в чехол, что-то бурча себе под нос.

– Мы в восхищении, это было великолепно, – сказала Маргарита, протянув руку.

Петя припал к ее кисти губами, лобызая аж до самого запястья.

– Сергей Петрович, – нарочито негодующе обратился он к Грекову. – И вы потратили месяц на лечение в захолустье, вдали от столь прекрасной супруги? Это кощунство!

– Ну, Марго действительно прекрасная супруга, но не моя, – улыбнулся Греков. – Мы встретились-то второй раз после окончания школы. И только благодаря тебе, дружище.

– Господи, да у меня великая роль в этом мире! – воскликнул Петя. – Надеюсь, вы прекрасно знаете, что ваш спутник – выдающийся человек? – обратился он к Маргарите.

– Где-то я это уже слышала, – съехидничала Маргоша.

Они обменялись любезностями, обнялись и попрощались, обещав вернуться с цветами и шампанским на следующий концерт.

Выйдя из гримерки, Греков с Марго долго плутали по лабиринтам лестниц и переходов, пока не поняли, что окончательно заблудились. В огромном темном пространстве не было ни души, с потолка тускло светил технический прибор.

– Мне кажется, мы где-то за сценой, – предположил Греков. – Причем за какой-то другой, не камерной, судя по тому, что нас не сбивают с ног танцовщики.

Он направил луч телефонного фонарика на стену, высветив гору декораций и передвижную вешалку с костюмами детского утренника. Рядом с желтыми комбинезонами цыплят, утыканных перьями, висел волчий наряд с хвостом из мохнатой тряпки. На колченогих стульях лежали головы героев размером с череп мамонта. Из волчьей пасти свисал резиновый алый язык. Клыки из папье-маше обломались. Уши стерлись со временем и приобрели добродушно песью форму.

– Какой-то невеселый волк, – констатировал Греков. – Наверное, выгорел на работе.

– Может, просто разменивается по мелочам, охотясь за цыплятами, а не за буйволами? – парировала Марго.

– Он просто играет отведенную роль, – усмехнулся писатель. – В его пьесе нет буйволов.

– А кто ему мешает выйти за рамки и создать свою пьесу? Взглянуть на мир со стороны, отразить его в более монументальном зеркале? Ведь вы, писатели, призваны отражать? Не так ли?

– К чему такой подъеб, Марго? Считаешь, я трачу себя на цыплят?

– Считаю. И да, ты меня так и не удивил.

– Мне показалось, ты была восхищена джазом.

– Я была восхищена Петей Савицким. А ты здесь ни при чем. – Марго смотрела на него в упор.

– Может, ты прочтешь хотя бы одну мою книгу? – предложил Греков.

– Прочту. Только начну с той, что ты сядешь писать с завтрашнего дня.

– Дешевые уловки, – хмыкнул Сергей Петрович. – Ну да, Мира же пригласила меня замотивировать. Сколько она тебе заплатила?

– Нисколько. Лечу тебя на халяву. Ради подруги. Ты, кстати, ее не стоишь.

– Я это знаю, – без иронии ответил писатель. – Мне иногда кажется, что я потрепанный волк в трагифарсе, который она придумала. Что сижу куклой на ее руке и двигаюсь благодаря ловкости ее пальцев.

Марго посмотрела на Сергея Петровича серьезно и мучительно сдвинула брови.

– Веришь, – помедлила она, разглядывая в темноте его резкие исхудавшие скулы, – я тоже порой так думаю. Причем о себе. Либо Тхор слишком много знает об этом спектакле, либо сама его создала…

Греков навел свет на противоположную стену. Кромешная тьма, прорезанная лучом, расступилась и выставила взгляду груду стульев и фрагмент красного рояля.

Марго неспешно пошла в его сторону, Греков сзади освещал фонариком дорожку. Тело Маргариты в облегающем кремовом платье двигалось манко, бедра покачивались, тонкие лодыжки искусно балансировали на каблуках. На затылке в стиле святой небрежности был собран пучок светлых волос. Из него на плечи спадали несколько витиеватых локонов. От верхнего шейного позвонка и до поясницы, скрупулезно повторяя изгиб тела, шли маленькие хрустальные пуговицы.

Марго