Мой телефон 03 - Мария Ким

– Ты вспоминаешь, когда злишься, – продолжая улыбаться, сказал он.

Ольга смотрела на него, закусив губу. У одних болезнь прогрессирует годами, другие теряют дееспособность уже через месяц-другой. Неврология – интересная специальность для любителей головоломок. Но есть один нюанс. Став неврологом, будь готов к тому, что ни одну болезнь ты не сможешь вылечить. Только поддержка. Паллиатив.

– А эти твои системы с… – она прищурилась, разглядывая этикетку, – с цитофлавином, ты думаешь, я не знаю, что это пустышка? Витамин?

– Это не пустышка, – твердо сказал Паша и соврал грубо, некрасиво, краснея и путаясь, – у меня десять пациентов было с Альцгеймером, и цитофлавин улучшал. продлевал. восстанавливал когнитивные способности.

Профессиональная этика, забитая в угол и придавленная сапогом, даже не пыталась сопротивляться, только раскалялась, прожигая обои на гипсокартонных стенах души.

* * *

– Тебе подлить? – Белоусов потянулся к чайнику.

– Не надо, – коротким жестом остановила его Ольга и, о чем-то задумавшись, уставилась в окно. Заоконный пейзаж отразился на серой с медно-зеленоватым отливом радужке. «Все существует до тех пор, пока кто-то об этом помнит».

– Тебе никогда не казалось, – она порвала молчание, как паутину в углу, нетерпеливо сметая остатки со стены и вытирая запыленные руки, – что те, кто пытались определить в хаосе происходящего высший замысел, начисто лишены наблюдательности? Мы строим теории, как воздушные замки, одним мысленным усилием логически связывая ничем не сопоставимые части, и тут же, не задумываясь, их разрушаем.

Белоусов рассказывал, как ценили на кафедре ее интуицию, интеллект. Я прислушалась. Разговор зашел в интересное философское русло.

– Наши способности, наш метод, – продолжала она, – дар, свалившийся нам на голову. Ты и сам, наверное, уже понял, что стоит поверить во что-то постоянное – весь метод полетит к чертям. Сегодня ты спас десять жизней, а завтра не смог спасти одну, и эта одна будет преследовать тебя всю жизнь. Не ищи в этом логики, просто… думай как создатель этого мира. И знаешь что? Существует только одна закономерность. Кто-то нарочно издевается над логикой, выстраивая события в единственно возможную цепочку, лишенную всякой последовательности. Логика до гениальности проста: вся логика в том, что ее нет, понимаешь?

Я слилась с диваном, но в этом не было необходимости. Они забыли обо мне. Пашка продолжал молчать. Он понимал, что должен что-то сказать, что-то жизнеутверждающее и важное, но молчал. Любовь никому ничего не должна, она просто есть и все.

– У меня была теория, – чуть спокойнее продолжала Ольга, – о забывающем надмозге.

– Забывающем что?

– Проницательность выражается в правильных вопросах. Ты как всегда проницателен, друг мой, – внезапно в Ольге включилась преподаватель с многолетним стажем, заведующая кафедрой и сессионный ужас студентов, – существует, знаешь ли, такой больцмановский мозг, метагалактический объект, точнее, даже субъект, единственный настоящий субъект, потому что все прочее – его фантазия. Симуляция, виртуальная лаборатория, как ее ни назови. Он изучает, понимаешь? Ставит опыты… и все время забывает. И повторяет, снова и снова. Войны, болезни, массовое безумие, все повторяется раз за разом, а он делает выводы и тут же забывает.

– Интересная теория, – Пашка, задумавшись, покусывал кончик чайной ложки.

– Возьми печенье, у меня нет лишних столовых приборов, чтобы тебя кормить, – мимоходом бросила Ольга и внезапно замолчала, вычерчивая взглядом какие-то непонятные знаки на стене. – А вы мне нравитесь. – каким-то нехорошим шепотом произнесла она. – Вы смешные, наивные, проницательные. Добрые вы. Только. я все время забываю, зачем вас создал. Я. оставлю вам время. Может, если вы будете, умирая, забывать, я что-нибудь вспомню?

Она развернулась и уставилась на собеседника колючим немигающим взглядом. В узких от солнечного света зрачках плескалось безумие.

– Это я, Паша, – устало и успокаивающе сказал он, – Паша Белоусов.

* * *

Перемены наступали медленно, но в ретроспективе весьма заметно. Ольга, как ни странно, становилась светлее и мягче. «С каждой отпущенной болью уходит какая-то частица тебя, – однажды сказал Белоусов, – видимо, это и в обратную сторону работает». Наблюдать за Ольгой ему было больно, но терпимо. Я знала, он примет ее любой, даже если однажды она его больше не вспомнит.

Ольга Аркадьевна аккуратно и разборчиво подписывала старые фотографии. Лица на снимках непринужденно улыбались, беспечно бросая взгляды в пустоту будущего. Она, наверно, знала, что забудет буквы раньше имен тех, кто изображен на фото, но все равно подписывала, как будто извиняясь за что-то перед улыбающимися лицами. Белоусов молча смотрел на нее, прислонившись к косяку.

– Опять ты здесь. Как ты вошел?

– Я сделал дубликат ключей.

Она сама дала ему ключи «на всякий случай» и начисто об этом забыла, а он по привычке тактично ей не напомнил.

– Как твои больные? Вы договорились с эндокринологами насчет того диабетика?

Они обсуждали пациентов Белоусова, тот рассказывал особо интересные случаи, специально, наверное, запоминал вопросы по ведению сложных пациентов. Ольга решала предлагаемые задачки в один ход, такого гибкого клинического мышления я еще не встречала. Я вдруг вспомнила агонию разума в безумных зрачках и сменившую ее ужасающую пустоту. Интеллект, лишенный своей библиотеки и лаборатории, затравленно бегущий по мышиному лабиринту психофармакологического стенда. Усталость и ожидание тишины, на которой все закончится.

– Тебе есть за что бороться? – вдруг спросил Белоусов, рывком развернув привычное русло диалога.

Ольга внимательно и печально посмотрела на фотографию.

– Я не хочу его забыть.

* * *

Надежда – сильнодействующее средство с кучей побочных эффектов. Белоусов хорошо это знал. Он выписывал Ольге надежду осторожно, не повышая без нужды дозировку, при этом даже не соображая, какой стратегии придерживается. Любовь не противоречит логике, она молча признает ее и идет своей дорогой. Любовь изначально неразрывно связана с мудростью и, возможно, поэтому всегда права.

В квартире кое-что изменилось. Со стен исчезли бесконечные списки, полностью уступив место цитатам классиков на английском и латыни. Полочки, подоконники и другие свободные поверхности занимали разноцветные оригами. Ольга сидела в гостиной, сосредоточенно водя пальцем по странице университетского учебника по биохимии.

– Дожили, – смущенно сказала она и тут же добавила: – Но я быстро учусь!

Паша ободряюще кивнул, мельком взглянув на номер страницы. Она читала учебник еще вчера, когда мы к ней заходили. Это была все та же 411 страница.

– Я начала учить стихи.

– Стихи? Зачем?

– Ты же сам посоветовал! Вот, послушай: «что в имени тебе моем, оно…» – Ольга начала вдохновенно и, запнувшись, беспомощно посмотрела на него.

– Продолжай.

– Я не.

– Начни с середины, – посоветовал Паша.

– Я помню миг, я помню век. – послушно начала она, —

холодный дождь, горячий снег,

Вдали звучат едва-едва

Простые горькие слова:

«Что в имени тебе моем?