Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский

могла прийти в себя после разговора с теткой. Но одно она решила твердо и бесповоротно: грех на душу не возьмет, беременность не прервет. Эти думы долго не давали ей заснуть. Она ворочалась с боку на бок: то ей под толстым стеганым одеялом было холодно, то подушка мала, то в окно луна кралась, расстилая на полу, словно коврики, светлые квадраты, то часы слишком громко стучали, даже не стучали, а больше хрипели, как и тетка на печи.

Прикрывая ладонью зевающий рот, Сальман встал, почесал пятерней под мышками, свесив ноги, в потемках нащупал пальцами ног мягкие тапочки, подаренные ему на время заботливой Полиной Трофимовной, и слез с лежанки. Если Варька услышит и рассердится, он быстро заберется обратно. Но Варька молчала и даже перестала ворочаться. Сальман прошел на кухню, неосторожно звякнул жестяной кружкой о край ведра, стоявшего на лавочке у самой печки. И хотя пить ему совсем не хотелось, не такой уж был сытный ужин, чтобы одолевала жажда, все равно зачерпнул воды и сделал пару маленьких глотков. Шаркая тапочками по земляному полу, возвратился в горницу, которая была одновременно и спальней, остановился у кровати, помолчал с минуту, раздумывая и опасаясь, но, убедившись, что девушка не спит, прислушивается к его шороху, дыханию, наклонился над ней.

— Варь, ты не спишь? — шепотом спросил он.

— Что-то никак не идет сон, — тоже шепотом ответила она, поворачиваясь со спины на бок, словно давая место Сальману.

— Я с вечера заметил. — Он робко присел на краю кровати, в темноте нашел ее руку, погладил. — Тебя что-то тревожит… — Она не отдернула руку, наоборот, как показалось Сальману, дала понять, что это ей приятно.

Сальман наклонился еще ниже, и как-то само собой вышло, что он откинул край одеяла. Варвара и тогда не шелохнулась, не возразила, а только учащенно стала дышать, а потом тихо сказала:

— Ой, замерзнешь же! — и сама подняла выше край одеяла.

Отбросив тапочки в сторону, Сальман сунул ноги под одеяло. Нежная, горячая Варвара вздрогнула, прижала свои пальцы к его губам, что означало: только тихо, чтобы тетку не разбудить! Подвинулась, дала больше места рядом с собой. Сальман прижался к девушке, руки их сплелись в объятьях, губы обжег чувственный огонь. Сальман дернул вверх на Варваре рубашку…

— Не спеши, — прошептала Варька, — и тише…

Кровать была деревянной и старой, предательски поскрипывала в тишине, но Полина Трофимовна продолжала громко сопеть на печи, причмокивая губами: видимо, ей снился приятный сон.

А луна по-прежнему заглядывала в окна и лукаво улыбалась.

Ближе к рассвету Сальман из-под теплого одеяла вернулся на свою лежанку, кирпичи которой уже остыли. Но он, вытянув ноги, крепко и счастливо уснул. Утром Полина Трофимовна, кряхтя и вздыхая, перелезла через крепко спящего Сальмана, удивляясь тому, что прежде он поднимался ни свет, ни заря, а теперь даже не шелохнулся. Стала будить племянницу. Та открыла глаза и с неохотой встала, что не могло пройти мимо внимания тетки.

— Ты чего, не выспалась?… Ночи такие длинные… Помоги снедать готовить, — широко зевнула сама Полина Трофимовна. — Только ладу не дам, что варить, что жарить, что парить?… Окромя мелких картох в хате ничего нет…

— Что-нибудь придумаем. — Варька перво-наперво погляделась в зеркало, встряхнув рассыпанными по спине и плечам густыми волосами.

С того дня Полина Трофимовна стала замечать большую перемену в поведении своей племянницы: она перестала быть замкнутой, на щеках с еле заметными ямочками стал вспыхивать румянец, когда к Варьке обращался зачем-либо постоялец. И еще заметила тетка, что племянница и Сальман разговаривают глазами. Посмотрят друг на друга и улыбнутся, посмотрят друг на друга и кивнут головами. Не зря это! И Сальман стал более внимательный, предупредительный с нею: не даст Полине Трофимовне взять в руки ведро, сам бежит к колодцу. И вроде в хате завелся настоящий хозяин. Но тетка не стала говорить ничего племяннице, хотя сначала и собиралась пожурить ее — не балуйся, мол, но, обхватив ладонью подбородок, раздумала: а вдруг у них эта… любовь, о которой сама она смутно помнила. Вышла замуж по родительской воле, муж, вечно заросший щетиной, оказался неудалым, худющим, к тому же больным, говорили, украл у кого-то что-то, за это ему отбили все внутренности, и он так и не поправился, скончался на Петровке. А после не нашлось ни мужика, ни тем более молодого парня, который бы взял ее замуж. Так и вековала в одиночестве. А теперь жила в заботах о племяннице. И еще, не без радости раскинула умом Полина Трофимовна, может быть, теперь не нужно о будущем ребенке тревожиться, объяснять бабам на завалинке, от кого он родился. А Сальман что — хотя и чужой веры, но теперь все советские, все безбожники, парень хоть куда, а когда вычухается из этой худобы, поправится, ему цены не будет! И действительно, Сальман преображался на глазах: он окреп, на руках стали нарастать мускулы, повеселел, видимо, любовь к Варьке вдохнула в него новые жизненные силы, дала крылья. И даже имя у него изменилось. Сначала его ласково называли Сальмаша, а потом по-русски — Саша. Даже соседи стали его так звать, и он на это имя только улыбался и откликался. «Все идет путем», — с радостью мечтала Полина Трофимовна о будущем племянницы.

Но радость и беда всегда рядом. Приехали в Нагорное военные, совсем молодой лейтенант, видимо, недавно ставший им, и более пожилой, усатый, несколько угрюмый сержант. Собрали в клуб всех бывших пленных.

— Хватит вам прятаться под юбками вдовушек и девушек, — сказал лейтенант звонким голосом. — Вы однажды уже подняли руки вверх, сдаваясь фрицам, проявили, можно сказать, трусость, пора искупать вину, защищать честь и достоинство красноармейца…

Сержант здесь же в помещении клуба пересчитал всех по именам, хотел даже построить на улице, но, увидев, во что они одеты и обуты, не рискнул выводить на мороз, знал, что больше половины их еще болеют, некоторые уже отправлены в госпитали, а некоторые поправляются в теплых хатах. Сообщил, что вот-вот все они станут полноправными бойцами Красной армии.

— Сашенька, ты же не забывай нас, — попросила вечером Сальмана Варька с блеснувшими слезами на глазах.

— Ты жди меня, — только и мог ответить ей Сальман. — Или ты Митьку ждать будешь? — вдруг спросил он, заглядывая в глаза девушки.

— Митя… Митя… Ну, это школьный товарищ, одноклассник, — покраснела она. — Я уверена, что он обо мне уже и забыл…

Через два дня пригодные к строевой бывшие военнопленные, отогревшиеся и подкормленные жителями Нагорного, были отправлены в еще, по существу, прифронтовой Красноконск, где