Перья - Хаим Беэр

— Salution sinjoro Grinberg! — приветствовал подошедший к воротам гость моего собеседника.

— Salution sinjoro Havkin, kiel vi Fartas? — отвечал Гринберг, поворачиваясь к старику и приглашая его зайти.

Он дружески положил испачканную землей руку на плечо гостю и сообщил мне, что сегодня мы имеем честь принимать у себя пионера еврейского вегетарианства в Стране Израиля, нашего господина и учителя Хавкина, успешно осуществляющего свою теорию на практике в созданном им хозяйстве в Иерусалимских горах.

— Кіи estas tiu bela knabo? — спросил, ущипнув меня за щеку, господин Хавкин.

— Я не понимаю по-испански.

— Это не испанский, а эсперанто, — ответил старик и тут же поинтересовался, рассказывали ли нам в школе о докторе Лазаре Заменгофе и о созданном им международном языке.

Вслед за тем гость спросил у Гринберга, кто этот милый мальчик, и я понял, что он повторяет заданный им прежде вопрос. Про эсперанто он поспешил сообщить, что в недалеком будущем этот язык станет самым распространенным в мире и что мне следует приступить к его изучению прямо сейчас или, во всяком случае, как можно скорее. Свежесть детского восприятия такова, что я без труда овладею новым для себя языком, пообещал господин Хавкин.

Дебаты на заседании комитета в тот день естественным образом сфокусировались на эсперанто и по случаю присутствия почетного гостя протекали мирно. Гринберг усадил господина Хавкина в свое председательское кресло, а сам остался стоять по правую руку от него, готовый исполнить любое его поручение. Лев-Тамим не задирал докладчика и на протяжении всего заседания сосредоточенно вырезал перочинным ножом цветочный узор на своем посохе. Ледер записывал что-то в блокнот.

Хавкин начал с того, что со времени разделения языков недостроенная Вавилонская башня осталась стоять за спиной у людей, и отбрасываемая ею тень угрожает всем их деяниям:

— Нам следует преодолеть наконец последствия древней катастрофы и вернуться к изначальной реальности человечества, при которой на всей земле был один язык и слова одни[263]. Не для того, разумеется, чтобы снова бунтовать против Неба, но чтобы привести к процветанию землю.

Старик долго перечислял достоинства «языка надежды»[264], и из его выступления можно было понять, что эсперанто легок для изучения, что его простая грамматика может быть полностью усвоена человеком средних способностей за несколько часов, что используемое эсперантистами фонетическое письмо достаточно богато, чтобы выразить все оттенки человеческой мысли. Но главным достоинством эсперанто выступавший считал нейтральность этого языка, столь важную в современном мире, расколотом на противостоящие блоки и ставшем ареной холодной войны, которая может в любой момент превратиться в горячую.

В финальной части своего выступления почетный гость процитировал совместное заявление, сделанное еще в 1924 году сорока членами французской Академии наук и характеризовавшее эсперанто как воплощение логики и простоты. Сделав эсперанто своим официальным языком, заключил Хавкин, вегетарианское движение сможет твердо рассчитывать, что его ценности станут уже в недалеком будущем достоянием всего человечества.

3

Встреча с Хавкиным явилась поворотным пунктом в истории линкеусанского движения. Когда мы, попрощавшись с членами вегетарианского комитета, вышли на улицу, заметно повеселевший Ледер сказал, что наше движение, демонстрировавшее в последнее время тревожные признаки стагнации, успешно преодолело свой кризис.

— Эсперанто открывает перед нами невообразимые прежде возможности! — увлеченно говорил он. — Нашим ближайшим шагом станет перевод «Всеобщей обязательной службы обеспечения питанием» на этот язык. Узкие национальные рамки должны быть разрушены! По всему культурному миру мы станем искать тех немногих, кто по собственному выбору использует в быту керосинку и ящик со льдом, не желая менять эти скромные средства на предметы роскоши. Мы найдем и соберем тех, кому ни газовая плита, ни фриджидер не нужны!

Ледер перешел к частностям. Он уже завтра утром купит у Людвига Майера[265] книги, необходимые для самостоятельного изучения эсперанто, и через несколько недель приступит к работе над переводом важнейшего произведения Поппера-Линкеуса на международный язык будущего.

В субботу после полудня мы вместе отправились в Гиват-Шауль на ферму господина Хавкина. По дороге Ледер не терял времени и, постоянно заглядывая в самоучитель с зеленой пятиконечной звездой на обложке, заучивал почерпнутые из него фразы.

— Mi lernas Esperanton, vi lernas Esperanton, li lernas Esperanton! — прокричал он, когда мы вышли из города, и горное эхо ответило ему тройным «эсперанто». На обращенном к дому престарелых балконе психиатрической больницы, в которую судьба приведет Ледера по прошествии сравнительно недолгого времени, пациенты оставили свои нервические занятия. Прилипнув, как обезьяны в зверинце, к закрывавшей балкон металлической сетке, они разглядывали странного человека, бросавшего бессмысленные слова яркому солнцу, и мальчика, который зачарованно шел рядом с ним.

Хавкина мы застали сидящим на балконе его дома под сенью виноградной лозы. Поглощенный чтением, он не сразу заметил двух путников, появление которых нарушало сонный субботний покой, царивший в этот послеполуденный час на немощеной улице пригородного поселка. Ледер присмотрелся к книге, которую читал Хавкин, беззвучно произнес ее напечатанное на обложке название и тихо сказал мне, что хозяин дома находится сейчас у постели умирающего Ивана Ильича и вместе с верным слугой больного держит у себя на плечах его распухшие ноги.

Вслед за тем Ледер взялся рукой за ограду и громко обратился к хозяину, процитировав, как я позже узнал, фразу Толстого:

— Вопап Sabaton! Умер он, а не вы, sinjoro Havkin.

— Что-что?

Книга выпала из рук хозяина дома. Растерянный вид господина Хавкина ясно свидетельствовал, что тот не может уразуметь, каким образом услышанные им слова вырвались с того места, где были сосредоточены его мысли, и донеслись до него со двора.

Ледер со смехом напомнил хозяину, что в субботу не подобает предаваться помыслам о страданиях.

— Зачем человеку вашего возраста читать эту депрессивную повесть, пусть и прекрасно написанную, но отнимающую желание жить? — спросил он у Хавкина. — В вашей замечательной библиотеке наверняка имеются хорошие, оптимистичные книги.

Хавкин провел нас по своему участку, среди расстилавшихся террасами полос возделанной земли. Указав дрожащей рукой на набухшие почки абрикосового дерева, он пообещал, что мы скоро сможем насладиться его сочными плодами. Под конец прогулки Хавкин сдвинул тяжелый каменный жернов с устья выкопанной им водосборной ямы и предложил нам заглянуть в нее. Там, далеко внизу, мы увидели отражения наших лиц, непрестанно менявшиеся с колебанием воды.

К делу, которое привело нас сюда, Ледер осторожно приступил, когда мы находились в пещере, о которой обустроивший ее Хавкин рассказывал, что во время войны она служила убежищем нескольким семьям его соседей. Хозяин любовно