Портрет в коричневых тонах - Исабель Альенде

хотя, и он в этом не сомневался, христиане подобным образом себя не ведут, однако всё это никак не мешало прибегать к ним в полной мере. Всё же было совсем не так; ведь он знал Нивею с самого детства и думал, что двоюродная сестра, должно быть, узнала об этом в турецком гареме. Однако его несколько тревожил способ, которым девушка научилась стольким разнообразным уловкам настоящей публичной женщины, хотя мужчине хватало соображений не спрашивать её об этом. Молодой человек покорно следовал за ней по своеобразной дороге чувств, докуда, конечно, позволяло его собственное тело, по ходу дела полностью истощая свою душу. Оба под простынями пытались повторить позы, описанные в порнографических романах, хранившихся в библиотеке уважаемого военного министра, и другие, которые тотчас придумывали сами, побуждаемые желанием и любовью, однако ж, ограниченные перебинтованной культёй и храпящей в кресле монахиней. Рассвет заставал их врасплох, трепещущих в невероятном переплетении рук, со слившимися и дышащими в унисон ртами, и как скоро в окне зачиналось великолепие наступавшего дня, так же быстро, словно тень, девушка ускользала обратно к себе в комнату. Прежние игры переросли теперь в некую похотливую гонку, оба ласкали друг друга с ненасытным аппетитом, целовались, лизались и проникали куда только это представлялось возможным, причём всё происходило в темноте и ничем не нарушаемой тишине. То и дело заглушали собственные вздохи и кусали подушки, подавляя радостное сладострастие, что снова и снова возносило обоих к славе за столь короткое время тех неповторимых ночей. Часы летели пулей: едва Нивея, точно дух, появлялась в комнате и проникала в самые недра постели Северо, как уже наступало утро. Никто из них двоих так и не сомкнул глаз, ведь просто не могли позволить себе потерять ни минуты тех счастливых встреч. На следующий день молодой человек, точно новорождённый, спал до полудня, она же, напротив, встала рано со смущённым видом некой сомнамбулы и тотчас взялась за выполнение повседневных дел. По вечерам Северо дель Валье отдыхал на террасе в своём кресле на колёсах, смотря на уходящее за море солнце, тогда как супруга сидела рядом и клевала носом, вышивая скатёрочки. На людях оба вели себя, точно брат с сестрой, никаких взаимных прикосновений и почти что даже взглядов, но несмотря на это окружающие всё не находили себе место из-за испытываемого мучительного беспокойства, вызываемого поведением известной парочки. Двое же проводили день, то и дело считая часы, ожидая в бредовой горячности наступления определённого времени, пока они вновь смогут позволить себе объятия в кровати. То, чем они занимались по ночам, приводило в ужас самого доктора, их семьи и общество в целом, не говоря уж и о нанятой ухаживать монахини. Родственники и друзья живо обсуждали самопожертвование Нивеи, этой молодой невинной девушки столь ревностной католички, обрёкшей себя лишь на платоническую любовь, и душевную крепость Северо, потерявшего ногу и, защищая родину, окончательно загубившего свою жизнь. Интриги кумушек пустили слух, что, мол, на поле битвы молодой человек потерял не только ногу, но ещё и мужские признаки. Вот бедняжки, - вздыхая, бормотали про себя люди, даже толком не подозревая о том, что же на самом деле происходило с легкомысленной по своему виду парочкой.

За неделю спаивания монахини шоколадом и занятий любовью на манер египтян рана от ампутации чудом зажила, и исчезла лихорадка. Не прошло и двух месяцев, как Северо дель Валье уже ходил на костылях и начал поговаривать о деревянной ноге, пока, прячась в любой из двадцати трёх ванн дворца своего дяди, Нивею всё тошнило и тошнило. Когда не осталось больше никаких средств, за исключением разве что открыть семье беременность Нивеи, всеобщее удивление достигло таких размеров, что все стали считать эту беременность настоящим чудом. Самой скандальной в подобных обсуждениях, без сомнения, была монахиня, хотя Северо и Нивея всегда подозревали, что, несмотря на внушительные дозы валерьянки, у этой святой женщины была возможность многому научиться; та скорее притворялась спящей, дабы не лишать себя удовольствия шпионить за ними. Единственным человеком, кому удалось представить, каким образом они всё это делали, и кто не уставал нахваливать опытность влюблённой парочки, не переставая громко и от души смеяться, был сам министр Вергара. Когда Северо уже мог делать первые шаги на своей искусственной ноге, а живот Нивеи нельзя было скрыть, влиятельный дядя помог паре обосноваться в другом доме и даже устроил на работу самого Северо дель Валье. «Стране и либеральной партии просто необходимы люди с такой отвагой, как у тебя», - сказал он тогда, но, отдавая должное правде, на деле Нивея оказалась куда смелее.

Я не была знакома с моим дедом Фелисиано Родригес де Санта Крус, он умер за несколько месяцев до того, как я приехала жить к ним в дом. С человеком случился апоплексический удар, когда тот сидел на почётном месте за столом очередного, устроенного в особняке Ноб Хилл банкета, и с трудом глотал пирог из оленины, запивая кушанье французским красным вином. Тогда несколько находившихся тут же подобрали мужчину с пола и кое-как положили умирающего на диван, с особой осторожностью укладывая красивую голову арабского принца на колени Паулины дель Валье. Она, чтобы подбодрить любимого, всё тому повторяла: «Не умирай, Фелисиано, послушай, вдов никто и никуда не приглашает…. Дыши, дружище! Дыши же, и я тебе обещаю, что сегодня непременно уберу задвижку с двери своей комнаты». Рассказывают, что Фелисиано даже удалось слегка улыбнуться, прежде чем его сердце пронзила сумасшедшая боль. И до сих пор существует бесчисленное количество снимков этого жизнерадостного, богатырского телосложения чилийца; человека настолько легко представить и поныне живым и здоровым, потому что тот вовсе и не позировал ни художникам, ни фотографам, напротив, своими спонтанными жестами он всецело производит впечатление неподдельного удивления. Смеялся, выставляя акульи зубы, обильно сопровождал свою речь жестами, двигался всегда уверенно и отчасти с наглостью пирата. С его смертью Паулина дель Валье пала духом, её охватила такая депрессия, что даже не смогла присутствовать на похоронах, а также ни на одном из многочисленных чествований, которые отдавал ему весь город. Так как никого из троих детей не было рядом, Паулине удалось взвалить ответственность за похороны на мажордома Вильямса и адвокатов семьи. Двое младших сыновей всё-таки приехали, хотя и несколько недель спустя. Матиас, не медля, предпочёл отправиться в Германию и, оправдываясь своим здоровьем, так и не появился у матери, чтобы просто по-человечески утешить. Впервые в жизни Паулина утратила всё своё кокетство, а также аппетит и интерес к бухгалтерским