Рассвет сменяет тьму. Книга вторая: Восставшая из пепла - Николай Ильинский

Они часто, когда быстро и крепко засыпала Полина Трофимовна, засиживались вечерами, беседовали, вспоминали каждый свое, преимущественно детство, школу.

— Я учился плохо, русский язык почти не знал, — сознался Сальман, — по два года в каждом классе сидел…

— А я аттестат зрелости имею, хочешь, покажу? — Варька пошарила рукой за образом Святого Николая Угодника, где во время оккупации прятала все документы и особенно аттестат зрелости. — Боялась, что немцы расстреляют за то, что имею аттестат… Глупая!.. Прятала за образом, думала, что сюда немчура не полезет… Говорю же, глупая была, да и теперь не умнее… А они гады, что немцы, что мадьяры, — загадочно подытожила она и подала аттестат Сальману.

— Хорошо иметь такой документ, — гладил он ладонью лист. — Только использовать его надо по назначению…

— Это как? — поинтересовалась Варька, сделав вид, что не поняла, на что намекает Сальман.

— Как, как — дальше учиться надо… Вот как!..

— Мне Антонина Владимировна, учительница, жена директора нашей школы, то же самое советует… Я и сама хотела бы куда-нибудь поступить, всегда хотела учительницей стать, как Антонина Владимировна… Но куда из деревни поедешь? Из нужды не вырваться… Особенно для меня дорога каменной стеной перегорожена…

— Почему особенно для тебя? — не понял Сальман. — Ты что — рыжая? — усмехнулся и ласково добавил: — Красивая, однако!..

— Да ну тебя, скажешь еще! — покраснела Варька и краем глаза взглянула на небольшое овальное зеркало, висевшее на стене.

Приезжали работники райвоенкомата, интересовались, как набирают вес и крепнут духом бывшие узники лагеря. Остались довольны и пообещали на днях поставить всех на армейское довольствие, но сказано это было скорее для успокоения нагорновцев: у военкомата таких возможностей просто-напросто не имелось. Но тем не менее близилось время расставания. Где-то этому были рады, а в семье Поречиных грустили. Сердце Полины Трофимовны прикипело к постояльцу, как к родному сыну, которого она никогда не имела, о котором всегда мечтала, а про Варьку и говорить было нечего, она не могла даже представить себе, как это вдруг в их хате не станет Сальмана?

Теперь на печи чаще спала Полина Трофимовна, грела на горячих кирпичах свои пожилые, ноющие на непогоду суставы. Сальман вытягивал ноги на теплой лежанке, и они свисали над загнеткой. Варька никому не уступал места на деревянной кровати. Но с каждым днем она становилась все угрюмее, все чаще лазила в погреб, вылавливала в мутном рассоле оставшиеся соленые огурцы, жевала их, иногда грызла мел, тяжело вздыхала и наедине молилась на святой угол, где висели в рамах и потемневших окладах лики святых. Полина Трофимовна возилась у печи, гремела то загнеткой, то рогачами, когда к ней подошла племянница.

— Не могу, — прошептала Варька, бледное лицо ее осунулось, на глазах заблестели набежавшие слезы. — Не могу, — повторила она, видя, как тетка дрожащими руками отставила в угол рогач. — Нехай будет выкидыш. … иначе, — всхлипнула она и закрыла лицо ладонями.

— Еще чего придумала! — Полина Трофимовна стала судорожно вытирать руки о фартук. — Ты с ума сошла, девка! — прошептала она, боясь, что их разговор подслушает шлепавший тапочками с досады от непредсказуемости своего будущего по земляному полу хаты Сальман. — Энто же какой грех — дитя в утробе загубить! Вечно в аду будешь мучиться, Варя…

— Буду… — Племянница упрямо сжала губы. — В аду, так в аду, я уже и так в нем, но не хочу, чтобы немец родился… Ненавижу их! — надрывающимся голосом, который в любое мгновение мог сорваться на громкое рыдание, зло процедила Варька. — Рожу, а его фашистом станут дразнить… Как мне тады жить и как ему?

— А мне и все равно, немец он или кто, твое дате и мой сродственник, кровушка у нас у всех нечужая, а твой дедушка и мой отец — один и тот же человек, вот как, — горячо, но по-прежнему негромко сказала Полина Трофимовна. — Да и кто знать-то будет, от кого у тебя ребенок, вон сколько наших солдат в селе перебывало… А твое дело молодое…

— Так знают же Тихон и Митька, — уже совсем тихо всплакнула Варька. — Тихон за меня этого… свинью Блюггера заморозил, а Митька… так прознал, и Пашке я сама рассказала…

— Ну, и дура же ты! — всплеснула руками тетка. — Ума у тебя нет, — рассердилась она, для чего взяла в руки кочергу и опять швырнула ее в угол. — Но ничего, ребята на войну ушли, Прасковья тоже, а вернутся ли… Дай-то Бог, чтобы возвратились живы и невредимы… Господи, Сыне Божий Иисусе Христе, помилуй их и сохрани им жизню, — перекрестилась Полина Трофимовна. — Они мужики, а не болтливые бабы на завалинке — сплетни разводить не станут… А губить дате не смей, разве он виноват в чем-то? А коли это будет девочка? — вдруг повеселела тетка. — Кто девку фашистом обзывать станет?

— Уехать бы мне из Нагорного, — стала размышлять Варька. — Хоть бы годка на три, пока ребенок не подрос бы, да и ты пока на ногах… Иначе к кому мне головушку приклонить?

— Уехать, а куцы? Да и кто тебя отпустит, в сельсовете такой справки не дадут, а без бумаги поедешь — поймают и в тюрьму посадят. …И за аборт нынче судят, — встрепенулась Полина Трофимовна и вновь перекрестилась. — Господа, помилуй!..

До самого вечера Варька была в расстроенном состоянии. Когда ставила на стол нехитрый ужин, уронила на пол деревянную ложку, подняла ее и вытерла чистым полотенцем с вышитыми на нем разноцветными крестиками и петушками. Сальман нагнулся, пытаясь первым поднять ложку, но Варька опередила его. Руки их коснулись друг друга, отчего девушка вздрогнула, а Сальман внимательно и молча посмотрел на ее лицо, вспыхнувшее слабым румянцем.

Старинные ходики, висевшие на стене, по словам Полины Трофимовны, еще до большевиков, как понял Сальман, до революции, скрипнув цепочкой с гирей, похожей на елочную шишку, ударили один раз, возвестив час ночи. На печи, пригревшись на теплых кирпичах, безмятежно не похрапывала, а как-то урчала носом Полина Трофимовна, видя только ей знакомые сны. Сальман, скорчившись, как он признавался, в три погибели, безнадежно пытался уснуть, на тоже еще теплой лежанке, но в голову лезло невесть что — от дома на берегу Волги до мадьяр и лагеря для военнопленных. Но еще больше его занимало то, что близко, почти совсем рядом у стены на кровати ворочалась Варвара, которая все еще не