Раннее, раннее утро - Павел Вежинов

наутюженный, в идеально начищенных башмаках, и Владо — лохматый и небритый. Они пили одну минеральную и говорили сиплыми голосами — наверное, накануне пропадали где-нибудь допоздна. Я подсела к ним, не дожидаясь приглашения, потому что они втравились в какой-то спор. Обычно я не вникаю в их болтовню, от нее только зло берет. В таких случаях я просто сижу рядом и глазею по сторонам. Но на этот раз смотреть было не на что — разве что на каких-то сопляков, которые пили вермут и ужасно воображали. Потом мне попался на глаза тот пошляк-писатель в толстом черном свитере. Он тоже взглянул на меня, но как-то насмешливо и надменно. Я чуть не взорвалась — этому что еще нужно? Но вскоре я убедилась, что он даже не узнал меня, а просто у него такая манера смотреть на людей.

Через четверть часа мне все это порядком надоело, и я поневоле стала прислушиваться к разговору рядом.

— Все физики, как маньяки, убеждены, будто материя имеет некие неделимые элементарные частицы, — возбужденно говорил Владо. — Даже их последнее открытие — аннигиляция — всего лишь мистическая выдумка. Плюс и минус якобы дают нуль. Пусть так, но даже в математике нуль все же какой-то кружочек, а не бессмысленное ничто.

Жоро, в своем каучуковом галстучке, с укоризной глядел на него.

— Не передергивай, пожалуйста! — сказал он. — Аннигиляция означает, что масса перестает быть массой и превращается в энергию.

— Ну да, превращается, — сердито возразил Владо. — Если между двумя объектами существует знак равенства, это значит, что они являются двумя различными видами существования некоего первичного начала. Энергия не может быть каким-то нулем между материей и антиматерией. По их логике выходит, что и энергия должна быть составлена из каких-то элементарных частиц, которые являются либо материей, либо антиматерией.

— А как по твоей логике? — коварно спросил Жоро.

— По моей простой логике, хотя я и не физик, никаких элементарных частиц нет. Элементарно лишь их определение. В сущности, между бесконечно малым и бесконечно большим нет никакой принципиальной разницы, и то и другое непостижимо.

Жоро насупился и отхлебнул воды, хотя Владо успел не раз стряхнуть в нее пепел с сигареты.

— Глупости! — сказал он.

— А для меня это аксиома! — торжественно заявил Владо. — Я не уверен, спиралевидна ли вселенная или же искривлена, как говорит Эйнштейн. Но она чертовски похожа на воронку, в том смысле, например, что происходит из некоего неизмеримо малого начала и развертывается в непостижимую бесконечность. Нечто вроде клубов дыма, которые пускает курильщик и которые разрастаются беспредельно. Но и это сравнение примитивно и иллюзорно, так как пространственные измерения — лишь точка зрения, и ничего более. В сущности, бытие — непознаваемое для нас единство форм и проявлений, которые мы условно называем субстанцией.

У меня руки чесались — до того хотелось запустить пепельницей в голову этому небритому дураку. Ненавижу такие разговоры, они нагоняют на меня невыносимую тоску. Что-нибудь похожее, наверное, испытывает крот, когда вылезает из норы и это ужасное солнце бьет в его подслеповатые глаза. А кроме того, я была уверена, что оба доморощенных физика ничегошеньки в физике не смыслят.

— Будет! — сердито сказала я и на всякий случай отодвинула пепельницу на другой конец стола.

Спорщики, по-моему, даже обрадовались — до того они запутались в собственных теориях.

— Ну и ну! — удивленно воскликнул Владо. — Откуда ты взялась?

— Добрый день! — сказала я.

— Ты где пропадала? С Евгением видишься?

— Нет, — сказала я. — А вы?

Они переглянулись.

— Не видно его, — ответил Жоро. — И даже к телефону не подходит…

— Вчера мне звонила его мать, — сказал Владо. — Меня не было дома, она передала, что опять позвонит.

«Дело ясное, — с досадой подумала я, — собирает свидетелей». Ребята стали рыться по карманам, собирая мелочь, чтобы расплатиться за минеральную воду.

— Владо, ты не проводишь меня до дому? — спросила я.

— Зачем? — удивленно спросил он.

— Так просто — пофлиртуем немного.

— А Жоро не лучше для этой цели? — спросил он со слабой надеждой в голосе.

— По-моему, нет…

— Ну, ладно, — согласился он. — Хорошо, ты хоть живешь недалеко.

Мы вышли на улицу. В это время она кишит народом, все бегут голодные и толкаются, как коровы. Чтобы меня не затерли, я ухватилась за руку Владо, но он этого даже не заметил. В сущности, это хорошо, это мне в нем нравится. А если нас увидит отец, то по одному виду кавалера сразу поймет, что подозревать меня не в чем. Совсем другое дело, если б он встретил меня, например, под руку с Мечо. Перед ВИТИЗ’ом толпились маньячки с первых курсов, вокруг них увивались обожатели-снобы. Было довольно холодно, бедняжки мерзли в своих платьишках, но все же так усердно строили глазки, что мне стало дурно. Не выношу их сальные волосы и чулки под резинку, как будто всех их принесло сюда из Ихтимана или Разграда.

— Ну, начинай! — заговорил наконец Владо.

— Что начинать? — не поняла я.

— Ты ведь собиралась флиртовать?

— Нет, я раздумала, — сказала я. — Сейчас мне хочется задать тебе один идиотский вопрос.

— Очень идиотский?

— Совершенно идиотский.

— Задавай! — сказал он и весь напыжился от гордости.

— Скажи мне, Владо, ты был когда-нибудь влюблен?

Он так разочарованно взглянул на меня, что я пожалела о своем вопросе.

— Ну, конечно!..

Я с любопытством оглядела его — занятно было бы посмотреть, как он пыхтит и млеет от любви.

— Хорошо, объясни мне тогда своими словами, как именно это происходит?

— Что тут объяснять? — недовольно пробурчал он. — Ты ведь романы читаешь? Там все объяснено точь-в-точь.

— Читаю, конечно. Но мне хотелось бы выслушать мнение нормального человека.

— Ты считаешь меня нормальным? — обиженно спросил Владо.

— Нет, конечно, но ты, по крайней мере, можешь быть объективным. Писатели на этом зарабатывают, им простительно врать.

Владо почесал нос.

— Постой, вопрос не так уж прост. Можно, я немного подумаю?

— Пожалуйста. Сколько угодно!

Пока он размышлял, я глядела на очередь, вытянувшуюся у задней двери троллейбуса. Рожденные любить так толкались локтями у двери, что любой ответ заранее казался мне фальшивым и надуманным.

— Знаешь, что это такое? — вдруг заговорил Владо. — Ученые говорят, что это — вирусное заболевание. Но интересен результат. Внезапно, ни с того, ни с сего, ты начинаешь воображать, будто другой человек является началом и концом света.

— Нечто вроде твоей субстанции?

— Вот именно! — подтвердил он, довольный, что я его поняла. А ты что ж — никогда не была влюблена?

— Если ты правильно мне объяснил, — пожалуй, никогда.

— Жаль! — сказал он.

— Почему жаль? — спросила я. — Ведь ты сам сказал, что любовь — болезнь?

— Ну и что ж? — сказал он, пожав плечами. — Дело в том,