Осень. Латте. Любовь - Джек Тодд

нашем мире самые обычные вещи могут вдруг измениться до неузнаваемости. Я видела парковки у супермаркета после перестрелки. Маленькие семейные ресторанчики с выбитыми окнами и осыпавшимся на полквартала стеклом. Даже залитые совсем не водой поля для гольфа.

Принцесса мафии с новой брендовой сумочкой и бриллиантами в ушках, да-да. Такая «простая беззаботная жизнь».

Я умею стрелять, обращаться с ножами, даже драться. Отец говорит, что нельзя всегда полагаться на других, – в конце концов, я ирландка. Так что эти тонкие ручки на самом деле совсем не слабые.

Сейчас Мак, кажется, собирается навсегда изменить для меня любимую беседку. Он опускает меня на бетонный пол, стаскивает со своих плеч пальто и кидает его на пол. Через секунду я оказываюсь сидящей на этом пальто вплотную к стене.

Черный вязаный жилет поверх серой рубашки скрывает его талию, но не мешает мне любоваться широкими сильными плечами. Мак невозмутимо поправляет очки, достает из кобуры пистолет и озирается. Он принимает боевую стойку, но, когда легкий ветерок едва заметно треплет ему волосы, на шее становятся видны мелкие мурашки.

– Ты уверен, что тебе не холодно без пальто? – подаю голос я.

– Я уверен, что сейчас тебе лучше не издавать ни звука.

– Ну да, а тебя с пистолетом точно никто не заметит.

– Надеюсь, что это их остановит. Хотя бы притормозит.

– Кого «их»?

– А ты не заметила? – на секунду бросает на меня взгляд Мак. – Два здоровенных бугая. Шли прямо к нам.

– Это Джейк и Джеймс, мои однокурсники. Они не связаны с нашим миром.

Мак опускает пистолет, прикрывает глаза и делает три глубоких вдоха, за которыми следуют долгие беззвучные выдохи.

– В какой момент ты собиралась мне сообщить?

– Ты не спрашивал, – пожимаю плечами я.

Наверное, я все же немного обиделась. Мак был согласен выдать меня замуж. Он не собирался спорить с отцом и вставать на мою сторону… Получается, я была совсем одна в этих чувствах. И, что еще страшнее, одна в войне против этого брака.

Отец говорит, что Белломо согласны, а их сын настолько впечатлен моими фотографиями, что попросил ускорить подготовку к свадьбе. Папа даже пытался показать мне фото парня, но какая разница? Он все равно не смог бы заменить в моем сердце Мака.

– Не знал, что в художественной академии учатся такие огромные… парни, – выдыхает Мак, почти скрывая раздраженный тон.

– Они скульпторы. Работают с мрамором, камнем… Там слабые не выдерживают.

– Тебе нравится кто-то из них? – резко поворачивается он.

Дурак.

Я не собираюсь отвечать на глупые вопросы, поэтому опускаю взгляд к свежему маникюру, разглядывая работу мастера. Кстати, очень неплохо: Келси посоветовала мне попробовать знаменитый русский маникюр, и как бы скептически я ни относилась к перспективе каждый месяц высиживать по три часа в кресле, результат действительно оказался впечатляющим. Намного аккуратнее, чем делают лучшие маникюрщицы Чикаго.

С такими ногтями хочется выйти замуж, настолько они прекрасны. Просто… не за Белломо.

От этой мысли мне вдруг становится страшно, и я заталкиваю ее настолько далеко, насколько это возможно.

– Бонни, – зовет меня Мак. – Если ты в кого-то влюблена, мы можем об этом поговорить. Я не твой отец, я не…

Именно. Он не мой отец, мы не родственники. Почему тогда он так упорно не замечает, что я давно выросла?

– Мы не можем, – перебиваю я. – Никогда не могли, и сейчас не можем.

– Какая муха тебя укусила?

Мак опускается на пол рядом со мной и откидывается на стену беседки. Здесь, внутри, нас не тревожит ветер, не летают листья… Некому слышать наш разговор.

Этой особенно теплой осенью хочется делать какие-то весенние глупости. Это желание настолько непреодолимо, что я не удерживаюсь. Под тихий шелест листвы, раздающийся снаружи, который становится похож на саундтрек неразделенной любви, моя голова будто бы сама немного наклоняется.

Прижаться к плечу Мака – бессловесное признание в любви, понятное мне одной. Еще движение – и мои пальцы уже цепляются за колючую ткань коричневого пиджака. Всегда безупречный. Всегда без единой лишней складки, без соринки… Аккуратность этого мужчины – легенда нашего синдиката.

– Я, конечно, знал, что влюбленные девушки могут сходить с ума, – тяжело вздыхает он.

Кажется, это первая сильная эмоция, которой я от него добилась. Не считая раздражения, конечно. Звучит как маленькая победа.

– Но не представлял, что настолько, и мы не сможем об этом говорить.

– Ты меня не поймешь.

Долгая пауза. Мои пальцы невольно сжимаются вокруг его локтя, а главные в жизни слова требуют, чтобы их произнесли. Больше всего в мире я хочу сейчас видеть глаза Мака. Больше всего в мире я боюсь сейчас в них посмотреть.

– Давай я попробую, – тихо произносит Мак.

– Мне нравится… парень.

Я видела это в десятках фильмов. В десятках сериалов. Метод настолько избитый, что мне становится противно от самой себя. Он не так уж неправ – я просто маленькая глупая девочка, которая всю жизнь любит лучшего друга собственного отца.

Но когда бессмысленные серые облака на осеннем небе расступаются, пропуская теплые лучи света, а красные и желтые листья деревьев, окружающих беседку, становятся ярким калейдоскопом, я больше не могу молчать.

– Нет, Мак, я люблю кое-кого. И это чувство настолько сильное, что невозможно даже представить, как я смогу жить с кем-то еще. Даже если Белломо неплох, даже если он хорош.

Еще один порыв ветра с легким шумом проносится снаружи, но в беседке так же спокойно и безопасно, как всегда, когда я рядом с Маком.

– Белломо может содержать приют для бездомных животных. Бороться с глобальным потеплением. Раздавать деньги бедным по воскресеньям. Он может даже оказаться святым, но я не смогу его полюбить. А разве можно выходить замуж за человека, когда любишь другого?

Я нахожу в себе силы поднять взгляд, и тут же натыкаюсь на тонкую линию плотно сжатых губ. Мак злится? На меня? Он ведь обещал, что попробует меня понять!

Говорить больше не хочется – я опускаю голову, зажмуриваюсь и считаю до десяти. Пусть и не такая вспыльчивая, как у отца, моя ирландская кровь тоже порой дает о себе знать. Но не бросаться же на Мака с кулаками? Даже если очень нужно.

– Я его знаю? – хрипло, словно сквозь силу, спрашивает Мак.

– Философский вопрос, – уклончиво отвечаю я. – Знаем ли мы других людей?

«Или самих себя», – заканчиваю фразу в голове.

– Эйвин, я не шучу.

«Эйвин» – значит, разговор перешел на слишком серьезное поле. Из голоса Мака пропадает ласка, с которой он обычно говорит со мной, и только теперь я вспоминаю, почему его