Вальс душ - Бернард Вербер

Александр и его внучка спускаются с возвышения и, беседуя, покидают амфитеатр.

– Ну и как V.I.E.? – спрашивает он. – Сработало?

– Более чем! – восторгается Эжени. – Я попала в первобытные времена. Это просто сумасшествие! Кажется, я видела зачатки того, что происходит сейчас. Мама попросила меня заняться V.I.E., чтобы прочувствовать нависшую над человечеством угрозу. Она назвала днем возможной катастрофы пятницу 13 октября.

Александр замирает посреди коридора и чуть не сталкивается с группой студентов, спешащих в противоположную сторону.

– Вот как!..

– Прежде чем потерять сознание, мама говорила о сплачивающихся мракобесных силах и о разрозненности сил света. Она настаивала, чтобы мы не сидели сложа руки, чтобы не дали разразиться Апокалипсису.

– На каком уровне Мелисса увидела угрозу? На мировом, геополитическом, на национальном? Может быть, на уровне университета? – спрашивает Александр.

– Ее трудно было понять, к тому же я не знала, о чем она толкует… Но у меня сложилось впечатление, что она вела речь сразу обо всем. Может быть, даже не о трех этих уровнях, а о четырех, включая клеточный, потому что ее лейкоцитам нужно бороться с черными клетками ее опухоли.

Они выходят в главный двор, запруженный студентами.

– Еще она просила меня найти мою родственную душу… – говорит Эжени.

За воротами Сорбонны она зажигает сигарету. Ее дед разгоняет ладонью дым.

– Ты так и не избавилась от своей дурной привычки…

Внучка чмокает губами, изображая поцелуй, и с улыбкой продолжает:

– Если скоро конец света, то я тороплюсь получать удовольствия.

– Да, но если суметь помешать катастрофе, то жаль будет умереть от рака легких…

– Хватит нравоучений, дедушка. Курение – мой лучший способ расслабиться. А еще оно помогает мне думать. Дай мне наделать ошибок. Я уже не младенец!

– Сильный аргумент. Но мне показалось, что лучше всего тебя расслабляет посещение твоих прежних жизней?

– Одно не противоречит другому. – Она выпускает дым.

Рядом кафе «Ле Руаяль», Александр предлагает выпить кофе. Они садятся на террасе, где можно курить, и делают заказ.

– Что, если все это выдумки? Если нет никакой реинкарнации? Если ты всего лишь галлюцинируешь под папиным влиянием? И нет никакой Библиотеки Акаши? Вдруг у мамы бред, вызванный ее болезнью? Вдруг нет никаких родственных душ? Что, если все это – лишь плод нашего воображения, всегда охочего до подобных диковин? Возможно, что наше сознание – всего-навсего сочетание электрических и химических процессов.

– Ты прослушала мою лекцию и знаешь, что я иного мнения…

– Меня немного разочаровало то, что ты уклонился от спора с Николя.

Александр Ланжевен хмурится:

– Ладно, попробую объяснить. Верно, ни у кого нет доказательств существования вечной души. Все это – одна интуиция. Пока еще не изобретена машина для улавливания присутствия души вне тела. Но, знаешь, до знакомства с твоим отцом я сам был картезианцем. Совсем как святой Фома, я верил только в то, что видел, а потом…

– …а потом папа тебя прельстил?

– Благодаря ему я будто вспомнил что-то, что всегда знал, но забыл.

Озадаченная этим ответом, Эжени пристально смотрит на деда.

– Феномен дежавю?

– Скорее состояние дежавю, – поправляет он ее. – У меня возникло впечатление, что моя страсть к средневековым рыцарям объясняется тем, что я сам им был. Это впечатление не покидает меня с раннего детства. Я люблю биться на мечах, люблю геральдику, занимаюсь верховой ездой. Топор, копье, палица – предметы, сами собой ложащиеся мне в ладонь. Регрессии, с которыми меня познакомил Рене, позволили найти объяснение. Этот опыт мне понравился. То, что мы потом пережили вместе при поисках Пророчества о пчелах, окончательно меня убедило.

– Серьезно?

– Лично я считаю, что каждый воспринимает эту тему по-своему. Это восприятие может со временем меняться в ту или иную сторону. Сознаюсь, я тоже порой сомневаюсь и говорю себе, что выдумал все эти прошлые жизни, которые якобы прожил…

Для нее облегчение узнать, что у него нет непоколебимых убеждений.

– В конце концов, это всего лишь игры разума, вроде сновидений, – признает он.

Им приносят две чашки кофе. Эжени кладет в свою несколько кусочков сахара и тщательно перемешивает ложечкой.

– Почему ты перестал, дедушка?

Александр одним глотком выпивает свой эспрессо.

– Побывав в одной из своих прежних жизней, о которой я, пожалуй, не стану распространяться, я многое понял о своей теперешней жизни. Много интимного, тревожного. Иногда мне кажется, что лучше бы я всего этого не знал.

– Это про любовь?

– Не настаивай, милая. В общем, у меня возникло чувство, что порой лучше не знать или жить в отрицании комфортнее, чем знать… Вот почему я перестал практиковать регрессии.

Александр знаком просит принести им еще два кофе.

Его внучка долго молчит, а потом говорит:

– По словам отца, он знал Летурга, министра образования, покончившего с собой после кончины жены, его родственной души. Он сказал, что это как попугайчики-неразлучники, не выживающие после смерти своей пары.

– Пьер Летург? Я тоже хорошо его знал. Возможно, твой отец прав, но там есть и другое… Конечно, Пьер прирос душой к своей жене Пьеретте, но притом он еще и придерживался очень твердой позиции касательно секуляризма. Он отстаивал ряд пунктов программы по истории, связанных со Второй мировой войной, а еще он хотел, чтобы сохранялась память об убийстве Самюэля Пати и Доминика Бернара[11]. На его жизнь покушались. Ассоциации родителей учеников давили на него, чтобы он согласился на изменение программы. Он не уступал, за это его поднимали на смех, угрожали убить, раздували кампанию шельмования в Интернете. Пьер был политиком и терпел последствия этого. Другое дело Пьеррета, для нее невыносимо было глумление над мужем. Она впала в депрессию, дальше – ураганный рак.

Оба какое-то время молчат.

– Вот тебе сила мысли, – бормочет Александр. – Она способна убивать.

– Ты веришь в родственные души? – спрашивает его Эжени. – Папа считает, что лучше с ней не встречаться, потому что ее утрата станет невыносимой.

– Что ж, мне удалось с ней разминуться… – отвечает Александр со смехом. – Я трижды женился и трижды разводился. Нынче, в семьдесят три года, я холост и посещаю сайты знакомств.

Им приносят еще два кофе. Эжени торопится сменить тему.

– Скажи, дедуля, какая у тебя политическая ориентация?

Александр Лонжевен качает головой:

– Партия центристов, к которой я принадлежу, чахнет день ото дня. У меня тоже впечатление, что на свет постепенно наползает тень и что разговоры об умеренности все хуже слышны за криками экстремистов, лезущих на экраны. Я же говорю: разумные люди не так владеют умами, как крикуны. Мы, Центристская