Чуть позже зажглись фонари - Мария Степановна Бушуева

XIX века. Однако наличествовал прикрепленный под потолком большой экран домашнего кинотеатра, в углу стоял на ножках синтезатор, возле которого было три полки с книгами и фотографиями, Димон взял их из альбома дяди Всеволода: респектабельные мужчины и одетые по моде начала XX века улыбающиеся дамы смотрели с удивлением на лавки и прялку, поставленную Димоном в углу. Получилась, так сказать, изба-читальня для крепостных крестьян, организованная барином-гуманистом.

Мы с Юлькой присели к столу на одну из деревянных лавок.

– Заболел там ваш, – разливая чай по чашкам, как бы между прочим сообщила жена Анатолия. – Вчера звонил, кашляет третью неделю, завтра должен пойти на флюорографию. Вы-то знаете?

Я не знала. И, не отвечая на вопрос, сказала:

– У них в роду потомственный туберкулез.

– Так кормили-то мы его на убой. – Анатолий глянул на меня хмуро. – Все здесь натуральное, ни одной картошины с магазина, туберкулез откуда бы?

– Простуда, – сказала его жена.

– А что за женщину он увез с собой? – спросила я.

– Женщину?

– Которая жила в доме.

Они переглянулись, и я поняла, что не просто переглянулись, а что-то важное сказали друг другу взглядами. Ложечка в руках жены Анатолия звякнула о блюдце.

– Она от нас пряталась, – сказал он, – я в лицо ее ни разу не видел. Откуда-то с Севера она, вроде с Петрозаводска.

– Попили чай уже? – Жена Анатолия, поднявшись из-за стола, вытерла руки о фартук. – Пойдемте, я вас в комнату провожу, поспите.

– Ты словно чужая здесь, – сказала мне Юлька, когда мы остались в комнате одни. – Будто они тут полные хозяева. А ведь здесь все твое.

– Не будет это моим, чувствую.

– Знаешь, в первый же миг, когда я увидела Анатолия, я ощутила, что он здесь неслучайно. И про любовницу твоего Димона они всё врут. Она к ним имеет прямое отношение, я уверена. Мне даже почему-то страшно свет гасить. И еду их я утром есть не буду. И тебе не советую.

– Не волнуйся, у меня с собой пирожки. – Я засмеялась.

И уже вскоре стала засыпать, но Юлька неожиданно прервала тонкую нить едва начавшегося моего сна вопросом:

– А ты когда-нибудь была счастлива с Димоном?

Она спросила и заснула, свернувшись клубком, точно красивая маленькая кошечка. И опять мне подумалось, что люди все-таки еще только на пути к человечному. И уже не смогла заснуть. Фильм про нашу с Димоном совместную жизнь стал раскручиваться в обратную сторону.

* * *

Однажды, еще до семейной жизни с Димоном, я действительно ощутила настоящее счастье. Мне было восемнадцать, и приятельница, на десять лет старше меня, уже имевшая четырехлетнего сына, уговорила меня поехать с ней и ее мальчиком на море, в Крым. Мы ехали дикарями, то есть без путевок и даже без определенного маршрута – куда занесет судьба. С четырехлетним ребенком это было несколько рискованно, но подругу убедили ветераны крымского отдыха, что жилье в Крыму сдают все и даже в начале августа на улице там остаться невозможно. Долетев до Симферополя на крохотном самолетике с надписью синими буквами «Донбасс», вследствие чего сынишка подруги, которому я надпись прочитала, все пятнадцать дней нашего совместного отдыха, вспоминая перелет, называл самолет «донбасиком», – мы сели на первый попавшийся автобус и поехали к Черному морю. А потом пересели на пароход и вышли на берег возле небольшого приморского поселка. Но – о ужас! – галечный берег громко чавкал под ногами, а чуть поодаль от него лежали сваленные ураганом погибшие деревья: ночью, как нам объяснила первая встреченная на берегу немолодая женщина, прошла сильнейшая гроза. «Зря вы здесь вышли, да еще с дитем, – прибавила она, – несколько дней и купаться здесь будет плохо, да и, может, будет вторая гроза – у нас часто. А вот дальше, где Карадаг, почему-то почти не бывает гроз. Ехайте туда, к Феодосии поближе. Можно морем, а лучше сейчас автобусом».

Так мы оказались в Коктебеле, сняв комнату у старушки, которая точно ждала нас: было уже больше одиннадцати вечера, но она все стояла на остановке автобуса, высматривая припозднившихся приезжих. Звали ее тетя Глаша. У нее был сын лет тридцати пяти, почему-то неженатый – высокий усатый крымчанин, ходивший всегда в светлых парусиновых брюках, клетчатой рубашке и светлой шляпе с широкими полями. Он очень любил и уважал мать, которая заправляла домом и пристройками: в каждой комнате жили приезжие. Нам досталась просторная комната на первом этаже главного дома. Утром, позавтракав в летнем кафе, мы спустились к морю (двор тети Глаши располагался высоко). Пляж был полон людей, и мне с моей застенчивостью и интровертностью он не понравился. И уже после обеда и легкого отдыха мы отправились пешком по берегу искать другое место и часам к пяти вечера добрели до Мертвой бухты, дальний берег которой охранял страж – знаменитый Хамелеон.

К моей радости, берег был пуст. Вода – теплой и прозрачной. Погода – ясной и безветренной. Мне показалось, когда я вошла в море и с восторгом посмотрела вокруг, что все былые века брошены на этот пустынный берег ниткой коралловых бус, которую я смогу найти среди плоских и округлых камней рядом с вытянувшимся застывшим Хамелеоном, и это чувство вечного моря, вечного, уже не жаркого сейчас солнца, вечного колыхания волн, так дружественно обнявших мое тело, и какого-то удивительного единения с природой и через нее с самой вечностью было тем счастьем, которое я помню всю жизнь…

А с Димоном? Я посмотрела на Юльку: подруга спала, и ее рыжая челка закрывала красиво очерченные узкие веки; моя праматерь – Азия, как-то сказала Юлька.

А моя?

Рано утром, только попив чаю со своими же пирожками, мы доехали до автовокзала соседнего областного центра, купили билеты и стали ждать автобуса до Москвы. И мне все время казалось, что кто-то за нами внимательно наблюдает.

– И тебе тоже? – потом спросила Юлька.

* * *

Вообще Димону требовалась не семейная жизнь, а иллюзия семейной жизни. Душой и телом на самом-то деле он никогда ни с кем не объединялся, и ни одна из жен не стала продолжением его «я» – именно потому он не гордился своими женами (особенно второй, бывшей фигуристкой), а завидовал им, воспринимая как соперников. Ты не представляешь, как доводил я Илону, как-то признался он, ругал ее, оскорблял, пытался ее вывести из себя, но она спортсменка была с детства, выдержка, воля и все такое. Я потом ее сильно возненавидел именно за ее приоритетные черты. И ревновал ее, и завидовал ей. В общем, любил.

– Помню, – сказала я, – у тебя любовь – ведь это и ревность, и зависть. Но ведь это чушь. Любовь – это любовь.

– Расшифруй!

– Тепло, единение и чувство защищенности.

– Может, это у вас так, баб, а у меня иначе.

– У настоящего мужчины настоящая женщина вызывает желание защитить ее.

– Да сейчас бабы – первые конкуренты в бизнесе, – раздраженно сказал Димон, – от них нужно себя защищать. Твои взгляды устарели. Мир теперь иной: все друг другу соперники, человек человеку волк. А настоящая женщина – миф.

– А твоя мама была разве не настоящей женщиной?

– Она была рыба… хотя… – Димон глянул на меня: – Говорить или не говорить? (Я молчала – и не спугнула просьбой продолжать его внезапную откровенность.) Хотя однажды я вернулся раньше из школы, не помню почему, то ли учитель заболел, то ли я, открыл ключом дверь и застал ее в комбинации, и не одну, а с другом моего отца. И с тех пор у меня иногда мелькают подозрения: не его ли я сын? Они ведь дружили с отцом еще до моего