Странница. Ранние всходы. Рождение дня. Закуток - Сидони-Габриель Колетт

у него плывущие глаза, глаза особо острых накатов желания — он тяжело дышит, приоткрывая рот. Как только он дает себе волю, он сразу становится похожим на красивого деревенского парня, на дровосека, прилегшего отдохнуть на траву, но и это мне нравится…

— Встаньте, Макс, нам надо серьезно поговорить.

— Я не хочу, чтобы вы меня огорчали! — жалобно молит он.

— Макс, да что вы!

— Нет, я знаю, что значит «говорить серьезно»… Это мамины слова, когда она собирается говорить со мной о делах, деньгах или браке!

Он еще глубже зарывается в подушки и закрывает глаза. Не впервые он проявляет такое упорное легкомыслие…

— Макс! Вы помните, что я уезжаю пятого апреля?

Он поднимает веки с длинными женскими ресницами и долго восхищенно глядит на меня.

— Вы уезжаете, дорогая? Кто это решил?

— Саломон, мой импресарио, и я.

— Так. Но ведь я еще не дал своего согласия… Хорошо, вы уезжаете. Что ж, тогда вы поедете со мной!

— С вами? — переспрашиваю я с испугом. — Значит, вы не знаете, что такое гастроли?

— Знаю. Это путешествие… со мной.

Я повторяю:

— С вами? Сорок пять дней! Выходит, у вас нет никаких дел?

— Что вы, есть! С тех пор как я вас знаю, у меня ни минуты нет свободной, Рене.

Конечно, он ответил очень мило, но все же…

Я в растерянности смотрю на этого человека, которому ничего не надо делать, у которого всегда в кармане полно денег… Ему ничего не надо делать, это правда, я просто никогда об этом не думала. У него нет профессии, даже нет синекуры, которая бы прикрывала его свободу бездельника?.. Как это странно! До него я никогда не встречала ничем не занятого человека… Он может всецело отдаваться любви… день и ночь напролет, как… шлюха.

Эта странная мысль, что из нас двоих куртизанка— он, меня развеселила, и его чуткие брови тут же сдвинулись.

— Почему ты смеешься?.. Ты не уедешь!

— Как решительно! А неустойка?

— Я ее уплачу.

— А неустойка Брага? А неустойка Старого Троглодита?

— Я их тоже уплачу.

Даже если это шутка, она мне не очень-то по душе. Я уже не могу больше сомневаться, что мы любим друг друга: мы на грани первой ссоры!..

Но я ошиблась. Мой друг придвинулся ко мне вплотную, он почти у моих ног.

— Все будет так, как вы захотите. Вы же это знаете, моя Рене!

Он коснулся ладонью моего лба и глубоко заглянул мне в глаза, чтобы увидеть там послушание. Так, как я захочу? Увы!

Сейчас я хочу только его!

— В гастролях вы будете играть «Превосходство»?

— И «Дриаду» тоже… Какой у вас лиловый галстук! Лицо от него кажется желтым.

— Стоит ли говорить о галстуке? «Превосходство» и «Дриада» — это лишь новый повод показывать публике ваши красивые ноги… и все остальное!

— Не вам на это жаловаться! Разве не на подмостках это «все остальное» имело честь быть вам продемонстрировано?

Он до боли крепко прижимает меня к себе.

— Не говорите об этом! Я все прекрасно помню! Каждый вечер в течение пяти дней я ругал себя и принимал окончательное решение кончать с этой глупостью, не ходить больше в «Ампире-Клиши», как ты его называешь. И когда ты покидала сцену, я тут же вставал, понося себя, на чем свет стоит. А на следующий день я опять малодушно находил себе оправдание: «Ну, сегодня уж наверняка в последний раз! Мне просто необходимо разглядеть цвет глаз Рене Нере, да к тому же вчера я пришел не к началу». Одним словом, я уже тогда стал идиотом!

— Идиотом! Как вы, однако, колоритно подменяете слова, Макс! Мне, по совести, кажется странным влюбиться в женщину, лишь глядя на нее…

— Это зависит от той, на которую смотришь. Вы ничего не понимаете в этих вещах, Рене Нере… Представь себе, после того, как я впервые увидел тебя в пантомиме «Превосходство», я потратил не меньше часа, чтобы изобразить на бумаге схему твоего лица. Мне это в конце концов удалось. Потом я множество раз изображал на полях книги маленький геометрический чертежик, расшифровать который мог только я один… А еще в твоей пантомиме есть один момент, когда ты вдруг переполняешься… как бы это сказать… немыслимой радостью, что ли: сидя за столом, ты читаешь полное угроз письмо от человека, которого ты обманываешь, помнишь? И вдруг ты начинаешь ударять себя по бедру и так хохотать, что опрокидываешься навзничь. И ясно, что под тонкой тканью юбки твое бедро нагое. Твои жесты вульгарны, как и подобает базарной торговке, но лицо твое при этом одухотворено яростным, вдохновенным гневом, просто не предположимом в таком всем доступном теле. Помнишь?

— Да-да!.. Это так… Браг был доволен мной в той сцене… Но это, Макс, это… восхищение, желание! Превратилось ли это с тех пор в любовь?

Он глядит на меня с крайним изумлением:

— Превратилось? Я никогда об этом не думал. Я полюбил вас с той самой минуты… Есть много женщин куда более красивых, чем вы, но…

Движением руки он выражает все, что есть в любви непонятного и неумолимого…

— А если бы вы, Макс, напали не на меня, такую добропорядочную мещанку, а на ловкую, холодную стерву, злобную, как змея? Вас это не пугало?

— Такое мне и в голову не могло прийти, — говорит он со смехом. — Что за странная мысль? Разве думаешь, когда любишь?

Эти слова звучат для меня тяжелым упреком. Я-то все время думаю, думаю о стольких вещах!

— Маленький мой, — шепчет он. — Почему ты работаешь в кафешантане?

— Долговязый Мужлан, а почему вы не работаете краснодеревщиком? Только не отвечайте, что у вас есть возможность жить и без этого. Я знаю. Но вот как я должна, по-вашему, зарабатывать себе на хлеб? Шить, печатать на пишущей машинке или выходить на панель? Мюзик-холл — это профессия тех, у кого нет профессии.

— Но…

Я слышу по его голосу, что он сейчас скажет нечто серьезное и малоприятное. Я поднимаю голову, которая покоилась у него на плече… и внимательно разглядываю его лицо: прямой, грубоватый нос, грозные брови, нависшие над нежными глазами, жесткие усы, прикрывающие сочные губы…

— Но, дорогая, вам не нужен больше мюзик-холл, раз есть я, и…

— Тс-с-с!

Взволнованная, почти испуганная, я заставляю его замолчать. Да, есть он, готовый на любую щедрость. Но меня это не касается, и я не желаю, чтобы меня это касалось. Из того факта, что мой друг богат, я не могу сделать никакого вывода относительно себя. Я не в состоянии