Валериан Скворцов - Гольф с моджахедами

Чеху везло. В сущности, за него работала жена. Пани Кехерова обеспечивала передачу секретных материалов в Прагу и делала это так ловко, что после ареста мужа в 1984 году ему, в силу формальностей, не смогли предъявить обвинение в суде США. В 1986 году парочку обменяли на советского диссидента Анатолия Щаранского, сдав агентам ЧРС на берлинском мосту Глинике. Усы и пальто с меховым воротником делали Кехера в тот момент похожим на мудрого и ловкого лиса. Пани Кехерова пересекала границу между зонами, будто шествовала, стильно вихляясь, по подиуму высокой моды в парижском "Атенеуме" - в норковой шубе и высокой белой шляпе. Белокурая и привлекательная, с огромными голубыми глазами, стройная и гибкая, она вообще походила на модель.

...Все эти воспоминания давно пройденного наводили на мысли о Кафке и Швейке и практического значения не имели. Впереди, к тому же, меня ожидала пустая ночь, которую противник, а он, согласно Йозефу Главе, не дремлет в коллективном бессознательном даже медлительного чешского народа, обязательно использует для подготовки чего-нибудь эдакого. Как это делается в Праге, я уже приметил, стоя на балконе, поглядывая вниз и взвешивая варианты маршрута до какой-нибудь "пивницы".

Напротив гостиницы под фонарной дугой человек с квадратной спиной, обтянутой джинсовой курткой с мерлушковым воротником, сняв задние габаритные фонари с древнего "Фиата", ставил под лампочки изоляционные прокладки. В глазах обывателя проявлял хозяйственность и экономию самостоятельно совершал мелкий ремонт. На деле же готовился применить общеизвестный прием агентов наружного наблюдения. С прокладками под лампочками красные стоп-сигналы при торможении не загораются. Во-первых, они, таким образом, не выдают в темноте, если рулишь с выключенным светом, а во-вторых, при езде впереди подопечного, если наблюдение ведется через зеркало заднего вида, не оповещают притормозившего сзади противника, что и ты делаешь то же самое.

Человек закончил работу, спрятал отвертку, снял нитяные перчатки и сел за руль. Опробовал тормоза, наверное. Стоп-сигналы не загорались. Дева, которой, конечно, не равняться внешностью с пани Кехеровой, но все же блондинка, визгливым голоском крикнула дважды: "Нормалек!" Не знаю, есть ли такое чешское слово, но прозвучало вполне по-московски. Я хорошо слышал оба раза.

Усаживаясь в "Фиат", блондинка поддернула юбку повыше, сверкнула под фонарным светом жирными бедрами в колготках, и парочка укатила. Не та ли, которая встретилась у лифта?

Перед выходом из номера я встал справа от дверного косяка и запомнил угол, под которым видел с этой точки свою сумку слоновой кожи, оставленную на кресле. Правая молния располагалась перпендикулярно к плинтусу под балконной дверью.

Автор путеводителя "Prague. The Rough Guide" Роб Хампфрейс оказался толковым исследователем. Рекомендованные "Будвайзер", подлива к мясу, манера еды, размер чаевых и несколько словечек на чешском полностью и плавно пришлись к месту и времени.

Оказались толковыми и те, кто пас меня туда и обратно по дороге через пустынную площадь и на прямой широкой улице, где размещалось заведение "Склипек у кочек". Я не видел их. Но они присутствовали. И в пивной тоже. Я чувствовал. Сумку, оставленную в номере, тоже вроде не трогали. Именно вроде.

Высокая техника работы свидетельствовала, что колпак на меня опустили правительственные служащие. И вовремя. Наступало время заканчивать с туризмом. Утром предстояло действовать на чужой территории и без рекогносцировки.

Спал я с открытой балконной дверью. Это в феврале-то!. Хорошо жить в Европах...

Мне снился сон, давно не новый, совсем скучный, из стандартной серии, которую я называю "Про тропики"... Может, из-за того, что к утру похолодало, номер промерз, и между двумя перинами мне сделалось зябко, как случалось зимой в горах Северного Лаоса. Зябко и сыро в синей куртке поверх армейского зеленого свитера, из которого не выдерешь мелких клещей, неизвестно откуда взявшихся в кабине "Цессны О-1"...

Иногда на секунду-другую я закрываю глаза, чтобы не видеть клыкастые скалы, высовывающиеся справа и слева. Я сижу за спиной пилота, на втором сиденье, и слушаю в шлемофоне монотонный голос командира вертолета А-47. "Пердун", как их называют за медлительность, идет параллельным курсом над нами и сбоку так близко, что я вижу в пилотском фонаре ноги человека, который на плохом французском наставляет Юру Курнина.

Юра, пилот по найму, ослеплен осколками разбитого шлемофона. Его "тронуло" из пулемета "Гэтлинг", когда, снизившись, Курнин выпускал в него свой единственный "стручок" - допотопную ракетину.

Я слышу, как вертолетчик занудно, будто ничего не случилось, талдычит Юре: "На себя ручку, совсем чуть... Хорошо! Теперь прямо, держи прямо, парень, у тебя получается. Так и держи, я скажу, когда менять. Говорю тебе, получается... У тебя получается, парень. Говорю тебе, сядешь, точно сядешь... Не молчи, отвечай".

"Он не может, - говорю я. - У него и рот стеклом забит. Но он тебя слышит".

Шлемофон Юры подается вперед. Он мне кивает, паршивец...

Вертолетчик доволен: "Да вас двое, ребята! Ну, вытянете! У вас получится!"

Я - радист, мое дело обеспечивать связь или обозначить фосфорными ракетами наземные цели и передать штурмовикам сигнал "Бейте по дыму!" Передо мной второй штурвал, но я не штатный в самолетике. И вообще я попал в кресло за спиной Юры с намерением написать очерк про войну в нейтральной зоне и продать его за приличные деньги... Юра - старый "кригскамарад" по Легиону, с радистом ему легче, и он взял меня.

Я молюсь Николаю Угоднику. Его иконка прикреплена над лобовым стеклом кабины. Другой защиты - скажем, броневых листов - у курнинской "Цессны О-1" нет, баки не самозапечатываются при попадании, скорость мала и крылья на растяжках. И кто его знает, в каком теперь состоянии шасси, в просторечии "костыли", которые не убираются никогда. Посадки на них наемные летчики называют "соревнованием одноногих по пинкам в зад"...

Своим задом Юра чувствовал землю, как унитаз на своей вилле. Так скажет про посадку, которая удалась, пилот А-47 - после выписки из госпиталя Курнин два дня поил его на той самой вилле, располагавшейся в королевской столице Лаоса городе Луангпрабанге. Слава Богу, пластиковые осколки из-под век удалось вымыть. Шлемофон стоял на столе, и в сквозную дырку от пулеметной пули, прошедшей в миллиметре от его переносицы, Юра вставил карандаш...

Сели мы на проселок, из-за отсутствия тормозов съехали в канаву и, не веря удаче, не зная толком, как поступить, я подождал, пока обвиснут крылья, а уже потом вытащил Юру. Я закутал его голову поверх шлемофона курткой, чтобы пыль из-под садившегося "пердуна" не нанесло в раны. А-47 и увез Курнина в луангпрабангский госпиталь.

Я немедленно озяб в одном свитере на высоте восьмисот метров над уровнем моря и проснулся от холода, не досмотрев сна... В яви же набежавшие после посадки горцы мео, производители лучшего в мире опиума, полдня возбужденно галдели, заглядывая под хвостовое оперение "Цессны". Споры шли насчет пола прилетевшей птицы, и, если она самочка "пху сао", то несет ли яйца... Я немного понимал их язык.

Понимал я и язык, на котором переговаривались под балконом моего номера какие-то люди. Три этажа - не расстояние. Я услышал, как вчерашняя блондинка на повышенных тонах спросила:

- Гоша! Да Гошка же! Ты лампы-то хоть назад законтачил?

- Спокуха, киса, - откликнулся Гоша. - С огоньками нормалек. Жди к вечеру...

Я посмотрел на свои "Раймон Вэйл". В февральской Чехии светало раньше чем в Москве. Стрелки едва добрались до девяти утра. От места предстоящего контакта с Цтибором Бервидой или его человеком меня отделяли двадцать километров.

Блондиночка внизу, видимо, мыла стеклянные двери. В утренней тишине я слышал шарканье щетки, сопровождаемое машинальными повторами, будто заело патефон, одних и тех же напевных слов: "Ползи, пехота, через войны! Встречай, жена, встречай, конвой... Ползи, пехота, через войны..."

В интересное место, оказывается, завезли меня на автобусе. Я вспомнил, как Цтибор расспрашивал, откуда я звоню и говорил ли с шофером по-русски в Рузине. Знает, выходит, эту гостиницу?

Номер я покинул насовсем - с расчетом после завтрака, который, как я надеялся, входил в оплату за постой, уехать прямиком в Прагу. Заодно хотелось поближе взглянуть на постояльцев из края родных осин, если они, конечно, пользуются завтраками, включенными в стоимость номеров.

В пустом ресторане я увидел блоки французских сигарет "Голуаз", в изобилии сложенные на полке у бара. Сигнальный флажок искать не требовалось. Цтибор Бервида, конечно, знал, какой я смогу купить в этом месте.

3

Такси оказалось "Жигулями", к которым пришлось перелезать на шоссе через красно-белую металлическую жердину, вроде тех, которыми обставляют загон для скотины. Видимо, я пошел от гостиницы неположенной дорогой. Меня привлекли остатки травки, припорошенные снежком. Я немного потоптался на ней, подстерегая машину...