Андрей Платонов - Том 7. Сухой хлеб

Так и случилось. Только отошел корабль от берега, Ефросинья озлилась, ударилась о пол и стала зверем. Солдаты глядят — выползает на верх корабля, на палубу, лохматое чудовище. Солдаты не оробели и прогнали чудовище вниз. А вскорости, глядь, змея толстая ползет. Солдаты и ее прочь загнали в корабль. Видит Ефросинья, нельзя ей уйти: заплакала она и обратилась в красивую девушку-царевну, какой от роду была.

И вот приплыл корабль домой, к той земле, где царствовал дядя умного Евсея. Встретил царь свой корабль, а как увидел он красавицу царевну и заветный перстень отца на корешке ее безымянного пальца, так полюбилась ему заморская девица. Обрадовался царь, да и женился немного погодя на Ефросинье, как, свадьбу приготовили,

А как сыграли свадьбу, Евсей и говорит своему дяде:

— Вот ремень тебе морской, моченый. Как Ефросинья скажет тебе — она нездорова, — так ты ее не слушай. А ударь ее три раза этим ремнем, не жалей ее и ударь, она не умрет, ты ей не верь. А если пожалеешь, то меня ты никогда не увидишь и Ефросинья уйдет от тебя.

Правду сказал Евсей. Стала Ефросинья ахать и охать: там у нее болит, и здесь болит, везде болит.

Ударил ее царь легонько один раз, а Ефросинья еще более разохалась. Ударил он ее еще раз, а ока вытянулась и умерла. Испугался царь и забыл ее в третий раз ударить.

Выкопали для Ефросиньи-царевны могилу, выложили могилу мрамором, а Ефросинью положили в золотой гроб. Похоронил царь жену и заплакал: не стало у него опять никого, и Евсей пропал.

А Евсей пошел вокруг моря пешим к родителям: и уж далеко ушел, Однажды застала его ночь в дороге, зарылся он в омет и заснул. Наутро пришел крестьянин, начал вилами метать солому и разбудил Евсея.

— Кто там? — закричал Евсей. — Обожди-ка меня вилами колоть, я еще мало жил.

Удивился крестьянин, стал разрывать руками солому и увидел мальчика. Взял он Евсея за руку и говорит:

— Пойдем к нам в деревню, сыном будешь мне, а то детей, у нас с женой как раз нету.

Евсей и пошел.

Приходят они в избу, входят на порог. Крестьянин радуется:

— Гляди, жена, я сына тебе привел. Обрадовалась и жена.

— Здравствуй, здравствуй, сынок! — говорит. — Уж чего лучше, чего дороже! Дороже сына ничего не бывает!

Стал жить Евсей в чужой деревне у хороших людей. А он неспроста жил, он всюду уму-разуму учился.

Собрался крестьянин в столицу на базар: нужно ему было Евсею гостинцев купить, а жене подарок.

Вот съездил он в город, воротился и рассказывает домашним: поставил царь посреди города высокий столб, а столб этот чистым лаком наведен, и влезть на столб никак нельзя — скользко, а кто влезет, тому царь полтора мешка серебряных денег обещает.

Послушал Евсей и говорит:

— Видно, с тоски и глупости царь пустым делом забавляется.

— И верно — с тосхи, — крестьянин сказал, — у него жена померла. Да столб-то глуп, а глупостью тоски не одолеешь,

Евсей спрашивает:

— А тебе нужны деньги — полтора мешка?

— Да ведь даром дают — чего не взять!

Евсей научил, как надо влезть на скользкий столб:

— Лезь не прямо на него, — говорит, — а винтом, винтом, да ладонями по столбу шлепай, лак отогреется и к рукам прилипать начнет, тогда уж просто.

Поехал опять в город крестьянин и сделал все так, как Евсей его научил, — и на столб влез. Царь отсыпал ему полтора мешка серебра, крестьянин с деньгами ко двору: как бы обратно не отобрали, царский нрав — дело неверное.

У городской заставы стояла царская стража. Стражники остановили крестьянина с деньгами и стали пытать его: кто он, да откуда, да где денег столько набрал. Сказал им крестьянин правду, а ему не поверили и к царю отправили. Крестьянин видит — правда не помогает и стал говорить неправду. Царь не догадался прежде его спросить, когда денег ему давал: кто его на столб научил залезть, и теперь начал спрашивать. Ну, крестьянин говорит: я сам, дескать, сообразил, Царь сперва не поверил, потом рассерчал и велел казнить невинного крестьянина. Темно царское сердце, в нем причины нету.

А зачем попусту умирать старому крестьянину? Он и сказал правду, сказал, что это его один мальчик всему научил.

— Какой мальчик? — спросил царь.

— Да такой простенький, я его в соломе нашел. Царь отдал крестьянину серебряные деньги и поехал с ним в деревню.

Приезжают они: царь видит — сидит Евсей на земле, делает из песка пироги. Царь Евсею:

— Зачем ты ушел от меня? Евсей отвечает:

— А зачем ты меня не послушался? Иль цари слушаться не привыкли? Где теперь Ефросинья?

— В гробу, — царь говорит.

— Нету ее там, она ушла!

Удивился царь: как так нету, кто из гроба выходит?

Поехал царь с Евсеем на могилу Ефросиньи, открыли гроб, а он пустой.

Отошли они от могилы, видят, ехидна в траве ползает и пасть на них ощерила. Выхватил царь саблю, хотел рассечь ехидну пополам, а у ехидны слезы из глаз показались.

— Не трожь меня, — взмолилась ехидна знакомым человеческим голосом, — ведь я жена твоя!

Опустил царь саблю, а Евсей схватил ехидну, приподнял ее, ударил об земь, и ехидна обратилась в Ефросинью, которой она и прежде была.

Взял царь жену за белую руку и повел ее во дворец. А как пришли во дворец, Ефросинья опять хворой притворяется. Ударил ее царь один раз — пусть, дескать, она опомнится, — а Ефросинья еще пуще жаловаться стала. Ударил царь ее во второй раз, глядит — Ефросинья, как мертвая. Заплакал царь, да вспомнил Евсея — и ударил в третий раз.

И тут очнулась Ефросинья, и стала она веселая и ласковая, простая женщина, да ненадолго только. Где было ехидство, там доброму сердцу не жить.

А наутро пришел Евсей к царю прощаться. Поклонился он царю и Ефросинье. — Прощай, дядя! — говорит.

Ефросинья и спросила:

— А разве он тебе дядя?

— Дядя, а кто же? — ответил Евсей и рассказал про отца своего, пастуха, и о матери, кто она приходится царю: родною сестрою.

Удивился тут и задумался царь. А к вечеру того же дня сел в корабль и вместе с Евсеем и Ефросиньей поехал за море к сестре.

Вот приехал он к сестре: переночевали они все вместе в лесной избушке, наутро царь и спрашивает у Евсея:

— Как нам тут жить? Евсей ему:

— А ты стань мужиком, а Ефросинья бабой будет. Чего тебе царем-то быть? Заботно, суетно, ложно, да и мужики поумнеют и прогонят тебя. «Что нам царь? — скажут. — Столб-то мы и без него поставим и лаком покроем, да зачем нам столб и царь зачем?» И будет тебе погибель.

Царь испугался.

— Ну, — говорит. — Так чего ж делать мне?

— Ступай ниву косить, рожь поспела.

Взял царь косу, пошел хлеб косить. Вот взмахнул он косой, хотел рожь валить, а руки его врозь разошлись, несогласованные стали, и коса упала: правая-то рука ложку держать хотела, а левая только перстом умела указывать, где им хлеб косить!

А ноги тоже ослушались царя: правая нога лечь хотела, а левая зачесалась. И голова у царя забыла, как ей думать надо, а глаз один закрылся и заснул, а из другого слезы пошли — знать, от ветра. Видит царь, как ему работать пришлось. Так он сам себя не слушается, и былинки он не скосил. Нет, дескать, царствовать — оно всего легче и сподручней, оно не жарко и ветер в лицо не дует.

Кликнул он Ефросинью.

— Хочешь бабой быть простою? — спрашивает. Ефросинья услышала, чуть было со злости опять ехидной не стала.

— Еще чего! — говорит. — Да мы спокон века царствуем, и я отродясь — царевна! У меня и зубы растут мягкие, царские, они никакую еду не разжуют, — пускай ее сперва слуги да девки жуют, а разжеванное кладут мне а рот, я и проглочу. По всему видать — я царевна!

— И то! — царь говорит, — И я, знать, царь: не вмо-готу мне мужиком-то быть.

И вдруг вскричала Ефросинья:

— Вези меня сейчас же в наше царство! Мне царствовать надобно, терпенья моего нету! А то сзлюсь, тогда гляди!

В полдень отплыли они на корабле в свое царство. Посмеялся им вослед маленький Евсей, а царь обернулся к нему и спросил его с корабля:

— Чему смеешься?

— А тому, — отвечает Евсей, — вот из мужика царя можно сделать, а из царя никого сделать нельзя, никуда царь не годен.

Уплыл корабль, а ночью застала его буря на море. Ломает буря корабль, уже разломила наполовину. Видит царь — вот-вот и окончится его жизнь. Рассерчал царь, велел прогнать прочь долой всех рулевых и капитанов и сам править кораблем стал, колесо туда-сюда вертеть. Я царь, дескать, меня и корабль должен слушаться. А его ни руки, ни ноги слушаться не стали, рассудок ушел из головы, а глаза наружу вылупились и более не моргали. Дернул царь колесо направо, а руки не захотели направо — и налево колесо повели. Озлился царь, дернул колесо налево, а оно направо пошло. Хотел царь крикнуть, надулся, да тут врозь и разошелся и на части распался: где рука лежит, где голова, где ухо, весь по отдельности разошелся.