Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова - Виктор Владимирович Голявкин

Поначалу всё складывается вроде бы неплохо, и Зайцеву почти удается стать третьим в этом сомкнутом содружестве: “Они замаскировали проём снегом и сговорились прийти сюда завтра с инструментом”. Однако во время опасной совместной игры Зайцев подворачивает ногу, и союз размыкается. Мальчик превращается для пары друзей в третьего лишнего: “Их не стало. Они перебежали улицу – и вот их нет”. В парадной своего дома Зайцев встречает отца, который возвращается после бесплодных поисков сына. Взвинченный отец даёт мальчику пощёчину, но в итоге, уже дома, мать, а вслед за ней – отец утешают сына, ласково касаясь его лица, и сын просит у отца прощения:

Единственно, что ясно чувствовал, это прикосновение маминых рук и прохладу простынь. <…> Было очень больно – и тогда он почувствовал на лбу слабое, жалкое, чуть дрожащее прикосновение руки отца. Он схватил эту руку – она была горячая, сухая, со вздутыми суставами пальцев – и прижал к щеке.

– Ты не сердись, папочка… – всхлипнул он. – Уроки я приготовил. Честное слово, папа…

Губы у отца запрыгали, и он отвернулся.

– Доктор… – сказал отец. – Что же это, доктор?..

Рассказ завершается слезами и отца, и сына (сын “всхлипнул”, “губы у отца запрыгали, и он отвернулся”) – и эти слёзы в унисон, очевидно, следует воспринимать как утешительный итог всего текста, как знак преодоления размолвки между сыном и отцом.

Важно отметить, что подготавливаться этот дуэт начинает задолго до финала. На первых страницах мальчик проходит испытание на мужественность и старательно подражает новым товарищам – переплывает вместе с ними к таинственному островку (“Они стояли на льдине, один с шестом – отталкивались и плыли к острову”); курит под трибуной стадиона (“Они курили, пряча в кулак огоньки”); надевает на себя старый противогаз (“Они распаковывали сумки и пытались натянуть маски на голову”); и, наконец, скатывается с высокого деревянного столба вниз (“Зайцев перелез и судорожно сжал столб. Попытался устроиться поудобнее – и вдруг поехал вниз. Быстрее, быстрее. И вот он внизу – ему стало весело. Это оказалось так просто!”).

Увы, вторая попытка героя скатиться со столба, в отличие от первой, завершается неудачей, и хрупкий контакт между ним и двумя другими мальчиками сразу же разлаживается. Внешним проявлением этого становятся как раз слёзы Зайцева и жёсткая реакция на них одноклассников:

Он подвернул ногу, когда падал, – это было очень больно. Но заплакал он от досады, что свалился, – не от боли. Сверху, придерживаясь за столб, смотрели ребята. Он сидел, обхватив ногу, раскачивался – баюкал ногу. На ребят он старался не смотреть – стыдился. Они съехали вниз.

– Что с тобой? – сказал первый.

Он хотел вскочить, сказать: ничего, ничего страшного. Вскочил – чуть не закричал от боли.

– Б-больно, – только и сумел сказать он.

– Ну вот, – сказал второй.

– Я же говорил, – сказал первый, – не надо было брать его с собой.

– Тюфяк, – сказал второй.

Далее следует важнейший фрагмент рассказа, описывающий рефлексию Зайцева-младшего над своими слезами:

Это было невозможно слышать, да и боль вдруг стала таять.

– Это пустяки, – сказал Зайцев. Ему было стыдно, и он не смотрел на товарищей. Слёзы всегда его подводили. От боли ведь он никогда не плакал. Только от обиды. Будто не он сам, а кто-то в нём плакал.

Этот “кто-то”, плакавший в герое, несомненно, был Зайцев-старший, о чьей склонности к слезам будет заботливо сообщено читателю ещё до непосредственного появления отца в рассказе: “…всё мучительней стучалась мысль о доме, жалко маму, и папа, который сердится и будет кричать и, может, стукнет, а потом заплачет от этого”. Стыдясь за себя перед ровесниками (“Ему было стыдно, и он не смотрел на товарищей. Слёзы всегда его подводили”), герой мучается, в первую очередь, из-за присутствия отца в себе. Собственно, его роковой выбор в начале рассказа был выбором в пользу сильных товарищей против слабого отца. С матерью никакого конфликта у главного героя нет.

Два спутника мальчика, вероятно, пережившие ленинградскую блокаду (Зайцевы в это время были в эвакуации)[39], инстинктивно чувствуют в нём чужого. Когда они нащупывают в герое слабое место (Зайцев не может удержать слёз), то с детской жестокостью начинают на это слабое место давить:

…из темноты выплыли две фигуры. Сначала первый, потом второй… У первого было надутое, злое лицо.

– Ну что? Хнычешь? – сказал он.

– Ребята, – сказал Зайцев, и ему показалось, что сказал он удивительно просто и браво, – нога-то что-то того…

– Распустил нюни – смотри, прыгают, – сказал первый. – Заплачь мне ещё, гогочка…

Неудивительно, что попытка Зайцева завязать дружбу с чужими для него одноклассниками проваливается. Однако это поражение парадоксально приближает героя к победе – именно такое название – “Победа” – было дано рассказу при первой его публикации[40].

В первый раз мальчик и его отец плачут, но ещё не вместе, а каждый по отдельности при встрече в подъезде:

– Кто тут? – сдавленно сказал отец.

Мальчик разрыдался.

– Ты? – сказал отец как-то удивлённо-спокойно. – А я ведь тебя ищу.

Он подошёл вплотную и вдруг взвизгнул:

– Негодяй!

Как-то неуверенно и неловко, покачнувшись, ударил мальчика по щеке. Рука его сразу повисла, а губы запрыгали.

– Ты хоть о матери-то подумал?! Ну ладно, меня ты не любишь… я знаю… хотя в день рождения… Но мать!.. Неужели ты?.. – Он осёкся и испуганно посмотрел на мальчика.

Мальчик закрылся локтем и зарыдал сильнее.

– Что с тобой?! Говори!! Что ты с собой сделал?!

– Но-га… – только и мог между всхлипами сказать мальчик.

Эти слёзы не сближают героев, а ещё больше разобщают их. Отметим, что финал процитированного фрагмента объясняет, почему рассказ так странно называется, и вместе с тем неброско указывает на определяющую роль мотива слёз в тексте. Дефис здесь заменяет слёзный всхлип: но – всхлип – га.

Однако максимальное отчуждение между отцом и сыном оказывается прелюдией к максимальному их сближению в финале и тоже через слёзы. Сначала отец проявляет физическую силу (“Отец внёс его по лестнице”), а затем сын перестаёт стыдиться отца в себе, он не столько понимает, сколько ощущает, что жестокая сила мальчиков – это не его, а слабость и даже истеричность отца – его. Поэтому рассказ завершается не только слезами