Исповедь царя Бориса - Сергей Калабухин

сам себе, как и мои товарищи по двору. Почти все мы были из бедных рабочих семей, плохо одетые, вечно голодные. Зато весёлые и компанейские! Сколько дворовых игр мы тогда знали! И воровали…

— Ты воровал? — удивился Лидин.

— Да. Очень уж, знаешь, есть хотелось. Тогда на улицах в любую погоду стояли такие толстые красномордые бабы. Рядом с ними мужики из «Общепита» выгружали с машины огромные алюминиевые баки, в которых исходили паром и ароматом свежие пирожки. В одном баке были пирожки с капустой, в другом — с вкуснейшим повидлом, в третьем — с рисом и яйцом, в четвёртом — с мясом. Пальчики оближешь! Ничего вкуснее с тех пор я не ел.

Пирожки стоили пять копеек штука, с мясом — десять. Но у нас, пацанов, конечно, денег вообще не было. Родители весь день вкалывали на работе, а нам жрать хотелось неимоверно, особенно, если до носов долетал аромат свежих пирожков. И мы придумали новую игру. Надо было якобы лениво пройти мимо продавщицы, молниеносно выхватить из алюминиевого бака несколько свежих, горячих ещё пирожков и смыться от погони — вот это было дело!

Ребята из более-менее сытых семей, которым родители оставляли дома «обеды», делали это «за компанию» или из желания показать, что и они, как говорится, «не лыком шиты», а некоторые просто ловились «на слабо» и попадались. Потому что для них пирожки не были, как для меня и других ребят жизненной необходимостью, средством утолить голод.

Перед каждой продавщицей обычно стояло два-три бака с пирожками, и мы заранее распределяли, кто из какого бака и сколько пирожков должен принести в общий голодный котёл. Со временем продавщицы уже знали нас всех в лицо, и это дополнительно осложняло задачу. Надо было прятаться в толпе, выжидать момент, когда продавщица отвлечётся на разговор с покупателем, счёт денег, и тому подобное. Многие из нас всё же попадались, но не я. Однако, когда в нашу игру включился участковый, её пришлось прекратить. Милиция — это не толстая неуклюжая баба, привязанная к огромным кастрюлям с товаром.

— Вам не приходило в голову, что за сворованные пирожки всё равно придётся кому-то заплатить, тем же продавщицам, например? — хмуро поинтересовался Лидин.

— Нет, конечно! С какой стати? — искренне удивился Гоголев. — Эти бабы, между прочим, тоже жрали пирожки, и никто из них денежки за это из собственного кошелька в общественную кучку не выкладывал. Мы это прекрасно видели, ведь внимательно следили за ними, выбирая момент.

— Ну ладно, извини, что прервал…

Лидин смутился. И чего он, в самом деле, лезет с дурацкими вопросами? Моралист какой выискался! Сам-то редкую книжицу за бесценок прикарманил и виноватым себя не чувствует.

— Поговорим, наконец, о книгах, — спокойно продолжил Гоголев. — После той истории с моей первой несчастной любовью, я замкнулся в четырёх стенах нашей комнаты в коммуналке. Конечно, я ходил в школу, но во дворе с ребятами больше не тусовался. Общался я только с одним человеком — Пашкой Лумером.

Семья Пашки жила в одной из комнат нашей коммуналки. Мы с ним были одногодки, ходили в один класс и даже сидели за одной партой. Из шушуканий соседей на общей кухне я знал, что отец Пашки, дядя Ян, женился на тёте Кате по любви, вопреки мнению и воле своих близких. Вообще-то он был на самом деле Яков Лумер, но жена всегда звала его Яном.

Еврейские родственники отвергли непокорного юношу, женившегося на русской девушке, и влюблённые молодожёны по окончании Киевского института приехали по распределению в Ярославль. Вскоре у них родился Пашка, внешне очень похожий на отца — коренастый, чернявый и кучерявый.

В нашем доме и вообще в районе рабочего посёлка жили люди разных национальностей — съехавшаяся со всех концов страны лимита. И потому такие слова как «русский», «татарин», «еврей», «мордва» и так далее воспринимались в качестве этакой добавки к имени, а не как что-то разделяющее по национальному признаку и, тем более, оскорбительное. Мы, дети, жили в условиях истинного интернационала, хотя между взрослыми порой во время бытовых ссор мне приходилось слышать весьма специфические оскорбления. Но стоило ссоре утихнуть, и интернационал вступал в свои права. Жили-то все практически одинаково бедно, никто особо не выделялся, кем бы он ни был. Чему было завидовать? В коммуналках и рабочих общагах ничего не скроешь.

У Пашкиных родителей была большая по тем временам библиотека — целый книжный шкаф! И раз уж я всё равно сижу дома и лелею разбитую любовь, Пашка предложил мне почитать что-нибудь, дабы отвлечься от чёрных дум. И чтобы отвязаться от его приставаний и остаться наедине со своим горем, я согласился. Взял с полки шкафа первую попавшуюся книгу. Это оказался, как сейчас помню, «Последний из могикан» Фенимора Купера.

Сначала я бездумно листал, рассматривал картинки, читал подписи под ними. Тогда даже во взрослых книгах были иллюстрации. В какой-то момент мне захотелось узнать больше, чем написано под картинкой. Начал читать книгу с начала и не заметил, как втянулся. А когда прочитал всё, что было у Лумеров, записался в школьную и городскую библиотеки.

Вот так моя первая несчастная любовь отошла куда-то вглубь и уступила своё место любви к чтению. А когда много читаешь, рано или поздно захочется написать и что-то своё! У меня это были наивные попытки переделать по-своему непонравившиеся мне концовки интересных историй. Особенно те, в которых герой погибал. Однажды я забыл тетрадь с моими творческими потугами в школьной парте. Во время урока пытался записать новый эпизод, учитель что-то заметил, направился ко мне, и я сунул тетрадь под портфель, а потом забыл об этом.

Во вторую смену мальчишка, сидевший за той же партой, обнаружил тетрадь, и мой секрет стал известен всей школе. Меня, конечно, начали дразнить «Гоголем», вот почему в дальнейшем я публиковался только под псевдонимом.

— А когда была твоя первая публикация? И о чём? — спросил Лидин, поглаживая урчащую от удовольствия кошку, перебравшуюся к нему с колен хозяина.

— Мне было чуть менее восемнадцати тогда, — явно гордясь, ответил Гоголев. — Как и всех первокурсников в те времена, нас отправили в сентябре не за учебные парты, а в один из подмосковных совхозов — убирать картошку с полей. Я написал тогда заметку о нашем героическом труде, и её напечатала местная районная газета.

Когда мы вернулись с картошки, иногородних студентов собрали в аудитории, и декан объявил, что требуются добровольцы в квартирьеры для нового корпуса общежития. Те, кто не хочет бесплатно вкалывать, могут безбоязненно остаться в