Болеслав Маркевич - Марина из Алого Рога

— Никогда, никогда бы не сошлись! закачала головой Марина.

— Позвольте однако!… перебилъ ее Левіаѳановъ и — пріостановился. — Вѣдь я васъ настолько знаю… и уважаю, заговорилъ онъ опять, какъ-то насильственно и тревожно усмѣхаясь, — что увѣренъ… вы на доносъ и наушничество не способны…

— Какое наушничество? открыла она большіе глаза.

— Вы не стали бы предостерегать графа… что вотъ это опасный, молъ, человѣкъ… агитаторъ, что-ли?…

— Нѣтъ, нѣтъ! поняла Марина и презрительно усмѣхнулась въ свою очередь, — ничего бы я его не предостерегала… потому что онъ самъ…

Она не договорила. Левіаѳановъ съ ненавистью покосился на нее.

— Вы большое вліяніе на него имѣете-съ? пропустилъ онъ, поджимая свои длинныя губы.

Она глянула на него во всѣ зрачки.

— На такого человѣка вліянія я имѣть не могу, — но уважаетъ онъ меня, въ этомъ я убѣждена…

Онъ не выдержалъ этого взгляда и, пробормотавъ: "я увѣренъ, увѣренъ", пошелъ опять ходить по комнатѣ.

Настало молчаніе… Левіаѳановъ стоялъ у открытаго окна гостиной и глядѣлъ въ садъ.

— Графъ сѣдой? спросилъ онъ. — И голову нѣсколько внизъ держитъ?…

— Д-да…

— Такъ это онъ!… И съ нимъ дама?… Вѣдь онъ не женатъ?

— Н-нѣтъ…

— Такъ позвольте полюбопытствовать: кто же это съ нимъ? обернулся къ Маринѣ Евпсихій Дороѳеичъ.

— Одна его родственница, — княгиня Солнцева.

— Родственница! протянулъ за нею Левіаѳановъ, принимаясь опять глядѣть въ окно. — Ловко одѣта, шельма! выразилъ онъ свое одобреніе, и примолвилъ:- собаку на этомъ съѣли аристократки эти!

Покачиваясь, какъ бы въ раздумьи, съ одной ноги на другую, онъ постоялъ, постоялъ у окна — и вдругъ разомъ повернулъ къ Маринѣ.

— Можете-ли вы мнѣ дать одно ваше честное слово?

— Не дамъ, съ нѣкоторымъ удивленіемъ отвѣчала она:- пока не узнаю, въ чемъ оно должно состоять.

— Не выражать графу вашего мнѣнія обо мнѣ, ни за, ни противъ?

— Я вамъ сказала: ему не нужно моего мнѣнія.

— Ну, и прекрасно! Такъ я пойду-съ.

— Куда? невольно спросила Марина.

— Отрекомендуюсь ему…

И Левіаѳановъ исчезъ за дверями, открывавшимися изъ гостиной Іосифа Козьмича прямо въ садъ.

— И вотъ кто насъ воспитываетъ! прошептала Марина, въ какомъ-то изнеможеніи опуская голову на грудь.

Между тѣмъ, въ наступившей теперь. тишинѣ, до нея довольно явственно стали доноситься изъ-за невплоть притворенной двери кабинета Іосифа Козьмича голоса хозяина и Вермана. Увлеченные интересомъ своей бесѣды, они говорили уже совершенно громко, очевидно не помышляя о томъ, что разговоръ этотъ могъ дойти до постороннихъ ушей…

— Еслибы вы всѣмъ количествомъ, и въ сроки, лѣтъ на шесть! говорилъ "монополистъ".

— Ловокъ ты, братъ, Самуилъ Исааковичъ! басилъ смѣясь Іосифъ Козьмичъ:- по сорока рублей десятину, чтобъ я тебѣ лучшій мой, береженный лѣсъ отдалъ, когда, какъ только дана будетъ концессія на линію, такъ я за всю дачу кругомъ по сту рублей возьму…

— Не пойдетъ сюда ни за что линія! перебилъ Верманъ: — я отъ самаго вѣрнаго человѣка въ Петербургѣ знаю: желѣзная дорога на Трущобскъ пойдетъ…

— На Трущобскъ! передразнилъ его р. Самойленко:- въ самомъ дѣлѣ? — Ну, а если я тебѣ сейчасъ письмо принесу къ графу отъ самого управляющаго министерствомъ, что наша линія уже высочайше утверждена?..

Послѣдовало молчаніе: Верманъ очевидно былъ сбитъ съ позиціи.

— Такъ это-жь еще когда концессія, многоуважаемый, заговорилъ онъ опять: — а вы говорите, графу сейчасъ деньги нужны?

— Такъ и не по сту же рублей прошу у тебя, а половину…

— Шестьдесятъ рублей сказали?…

— Ну, конечно, съ моими коммиссіонными — и всѣ шестьдесять выйдутъ… Такъ вѣдь какой же клинъ продаю тебѣ: Сотникову пустошь!…

— Коммиссіонерскій процентъ гдѣ угодно — два, а не двадцать, многоуважаемый! тономъ шутливаго упрека сказалъ на это Верманъ.

— А мнѣ наплевать на ваше "гдѣ угодно!" грубо возразилъ "потомокъ гетмановъ":- какъ сказалъ, такъ и живетъ!…

— Дорого, почтенный другъ! послышался вздохъ "монополиста."

— А дорого, такъ я съ клинцовскихъ старовѣровъ по семидесяти пяти возьму! Самъ знаешь, не вру… Только не хочется мараться съ ними!…

Берманъ опять отвѣчалъ не сейчасъ:

— Ну, извольте, Іосифъ Козьмичъ, — мы, какъ образованные люди и старые друзья, не будемъ торговаться!… Извольте, — беру все количество, двадцать тысячъ десятинъ, по той же цѣнѣ, платежъ по срокамъ, въ пять лѣтъ!…

— Сказалъ — нѣтъ! отрѣзалъ тотъ, и голосъ его такъ и зазвучалъ чувствомъ глубокаго уваженія въ собственному своему благородству: — интересовъ моего довѣрителя я не продаю!… ему требуется триста тысячъ: я сбываю тебѣ изъ дачи шесть тысячъ десятинъ по пятидесяти рублей кругомъ, вношу ему полную сумму, беру свои коммиссіонныя — и баста!… Ни березки лишней не позволю вырубить!… Захочетъ графъ черезъ два года остальное по сту рублей продать, — покупщика ему найду…

— Сами купите! хохоталъ уже Верманъ:- и затѣмъ раздалось громкое чмоканье;- это повершали друзья свою сдѣлку лобызаньемъ…

— И на что вамъ столько денегъ, многоуважаемый? продолжалъ заливаться "монополистъ" на самыхъ высокихъ нотахъ своего голоса.

— А ты забылъ, что у меня дочь невѣста? весело отвѣчалъ на это Іосифъ Козьмичъ:- на приданое ей нужно!..

Словно волною грязи обдало Марину… Она вскочила съ мѣста не помня себя, кинулась къ двери кабинета…

— Не нужно мнѣ вашихъ краденыхъ денегъ! крикнула она и, хлопнувъ за собою этою дверью, такъ что зазвенѣли всѣ окна гостиной, пробѣжала въ свою комнату — и заперлась въ ней двойнымъ замкомъ.

XV

Левіаѳановъ, застегнувъ пальто на всѣ пуговицы, подвязавъ распустившійся галстукъ и отряхивая пыль съ рукавовъ своихъ, направлялся по саду искать графа.

— Ишь ты великолѣпіе какое! вскликнулъ онъ про себя, очутившись въ главной широкой аллеѣ, въ глубинѣ которой подымался легкій, изящный, растрелліевскаго стиля фасадъ Алорожскаго дворца:- поселиться бы тутъ, кажется… и умирать не надо!…

Графъ и графиня Солнцева выходили въ это время изъ боковой аллеи.

Левіаѳановъ пріостановился, далъ имъ подойти и, не спѣша, съ приличною учтивостью, снялъ передъ ними шляпу.

— Извините меня за нескромность, обратился онъ въ Завалевскому: — заѣхавъ сюда случайно съ однимъ моимъ знакомымъ, имѣющимъ дѣло до вашего главноуправляющаго, — я самовольно дерзнулъ выйти на прогулку въ вашъ прекрасный садъ…

— Ахъ, сдѣлайте милость! поспѣшилъ отвѣчать Завалевскій, — на то и сдѣланъ садъ, чтобы въ немъ гуляли… И это удовольствіе не часто ему достается, къ сожалѣнію, шутливо примолвилъ онъ — и, слегка двинувшись впередъ, взглянулъ на Левіаѳанова, какъ бы приглашая его этимъ взглядомъ продолжать прогулку вмѣстѣ…

Учитель еще разъ приподнялъ шляпу и повелъ глазами на княгиню… Она, въ свою очередь, поощрительно улыбнулась…

Левіаѳановъ и не подозрѣвалъ, какъ благопріятна была для него эта избранная имъ для "отрекомендованія себя" минута… Послѣ приведеннаго нами разговора въ кабинетѣ, Дина и Завалевскій вышли вмѣстѣ въ садъ, машинально: она — потому, что ей нечего было уже дѣлать, нечего сказать въ кабинетѣ; онъ — по простому долгу хозяина, чтобы не оставить ее одну… И уже цѣлый часъ ходили они теперь подъ тѣнью аллей, отъ времени до времени обмѣниваясь вопросами и замѣчаніями, на которые не требовалось отвѣта, тщательно избѣгая взгляда и слова, которые могли бы выдать то, что думалось каждымъ изъ нихъ, и чуть не проклиная другъ друга за это взаимное стѣсненіе, за этотъ свой невыносимый, безсмысленный tête-a-tête… Третье, новое, незнакомое лицо — это былъ для обоихъ ихъ нежданный и вожделѣнный избавитель!…

— Какое это мѣсто прекрасное для вашего будущаго заведенія! началъ прямо избавитель, шагая рядомъ съ графомъ.

— А вы уже слышали про мои затѣи? ласково спросилъ тотъ.

— Какъ не слыхать-съ!.. И какъ русскій — и притомъ самъ вышедшій изъ народа человѣкъ, и педагогъ къ тому жь, — обрадовался имъ несказанно!.. Мѣсто, главное, отлично выбрано… вдали отъ тлетворнаго вліянія городовъ… дающее возможность полнаго сосредоточенія, ближайшаго руководства… Да-съ, даже вздохнулъ, Левіаѳановъ, — здѣсь дѣйствительно можетъ, по рецепту нашихъ вѣчныхъ учителей, древнихъ, воспитаться mens sana in corpore sano [21].

— А вы были педагогомъ? спросилъ графъ.

— Нѣсколько лѣтъ преподавалъ въ здѣшней губернской гимназіи… и бросилъ!..

— Бросили?

— Да-съ; грудь у меня слабая, чахоткой врачи пугали… Впрочемъ, промолвилъ онъ, стараясь улыбнуться какъ можно добродушнѣе, — самого-то меня пугала не физическая, а такъ-сказать, духовная смерть…

— Что же такъ? участливо обернулся на него Завалевскій.