Николай Лейкин - Из эпохи последней турецкой войны

— Да брось ты! Сказано, что у бабы волос долог, а ум короток, ну и шабаш! — заканчивает купец.

Раздается свисток локомотива.

— Вишь, как жалобно свистит-то! Словно чувствует, что раненых везет! — восклицает чуйка.

— Эх, — вздыхает какой-то пьяненький в ситцевой рубахе, в опорках на босу ногу и в картузе с надорванным козырьком. — Эх, я бы, кажись, теперича на какую угодно рану пошел, только бы меня чтобы с почетом провезли и во всех заведениях угощение даром.

— Ах ты, корыстник, корыстник! — упрекает его полотер со щеткой и ведром мастики. — Тут за веру люди себе подвержение мук имеют, а ты что? Тогда в палачи иди. Палачу тоже везде даровое угощение, и посуду еще после тебя бить будут, из которой ты выпьешь или съешь.

Надорванный козырек подбоченивается.

— Зачем такая низкость чувств об нас? — спрашивает он. — Я просто раненым хочу быть и завсегда могу состоять.

— А затем, что ты не дело толкуешь. Иди лучше проспись.

— Проспись! А зачем даве купец четвертную на груди своей пронес, — ломается пьяный. — Конечно, для раненых. Ну, может статься, и нам какой ни на есть стаканчик взаместо раненых перепадет. Мы тоже сами ярославские, знаем.

— Везут! — восклицает кучер.

— Где, где, голубчик? — спрашивает баба.

— А вон мебель чью-то везут.

— Фу ты, шутник, а я думала и в самом деле! И зачем обманываешь-то? Жалости в тебе нет. Ведь через это они икать будут. Уж и без того у них раны-то, поди, ноют, а тут еще икота.

— Надо полагать, действительно, привезли, — замечает купец. — Вон полицейские забегали на подъезде, вон и повар куда-то побежал. Надо полагать, не хватило чего-нибудь, так в мелочную лавку.

— А в пушки палить не будут? — спрашивает полотер.

— Сто один выстрел.

— Зачем же один-то?

— А чтобы нечетное и кривое число. Почету больше. Бывает и девяносто девять с половиной. Половину ружьем достреливают.

— Везут, братцы, везут!

На площади, действительно, показывается кортеж экипажей с ранеными.

1906