Как я выступала в опере - Екатерина Поспелова

не волнуйся, ешь аккуратно, но я должна тебе кое-что сказать.

– НУ?! ЧТО? – спрашивает досадливо муж.

– Дело в том, что Артемка смотрит ночами по старому телеку порнуху.

И ждет с трепетом: что будет.

Муж-начальник так поразился, что все-таки чуть не поперхнулся. Швырнул ложку, проглотил с трудом, да как заорет:

– ЧТОООО??? БЕЗ ЗВУКА?!!

Поступать в Мерзляковку

В нашей семье трое, брат, я и дочь, учились в Мерзляке – академическом училище при Консерватории.

Знаю, как туда трудно и страшно поступать, когда внизу остаются трепещущие родители, а ты, один, поднимаешься по лестнице, идешь от одной гремящей музыкой двери к другой, везде разыгрываются, надевают туфельки, трут руки, трясутся. В туалет очередь – у всех подводит от волнения животики… В артистической маленькая толпа, говорят шепотом, глядя с ужасом на дверь, впускающую то одного, то другого – туда, на сцену… Неужели и ты сейчас пойдешь?

Тебе пятнадцать, ноги ватные, руки потеют, что-то плачет и ликует внутри.

Рояль ждет, поблескивая золотым нутром. Комиссия в зале размыта, но говорит из темноты что-то обобщенно-доброжелательное. Садишься и видишь, что твоя правая нога на педали ходит ходуном, а руки на клавиатуре – словно чужие. Собираешься в какой-то сгусток, воображая начало прелюдии из ХТК. Нет, еще секундочку, нет, еще немного. Потом сам не помнишь, когда заиграл.

В фуге понимаешь, что забыл, что дальше, – пальцы выносят, словно во сне, и к стретте уже владеешь.

В паузе между Бахом и этюдами сидишь уже спокойный, ничего не дрожит, даже с наслаждением думаешь, как польется сейчас сверху пассаж из семьсот сорокового опуса.

К сонате – просто радуешься, любишь каждую новую партию: вот главная, вот связующая, прелесть какая, мечтаешь дорваться до разработки…

К пьесе ты почти уже концертирующий пианист. Все слушается, каждое желание осуществляется.

Говорят добрым голосом: спасибо – и ты возвращаешься в артистическую, полную этих смятенных глаз, и чувствуешь пропасть между собой и ними…

А через двадцать с лишним лет ведешь туда же дочь и волнуешься еще сильнее – тут ты ничем не владеешь, и никакие руки не вынесут. Просто сиди и умирай.

Помню, поглядела ей вслед и ушла с комком в горле в любимый переулок. Поела какой-то ерунды в кабачке, потом пошла в церковь. Прочитала «Отче наш», «Богородицу», а потом решила еще Пушкину помолиться, ведь его дух в этой церкви тоже витает, он тут венчался. Так и помолилась: «Пушкин, а Пушкин, помоги моей Лизочке».

Потом вернулась в толпу родителей под лестницей. Где-то там наверху Пуся моя бедная крепится, пьет водичку, топчется на каблучках. Вызвали ли еще или нет?

И вдруг, сквозь шорох шёпота и нестройные звуки из разных классов, я через три этажа отчетливо услыхала ее, именно ее, высокую ноту в конце «Цвели цветики»!

И как-то сразу выдохнула и обрадовалась.

Хотя потом все же трепетала, когда вынесли роковые списки.

Господи, сколько же ждать до буквы «Э». Но вот:

«Цветкова Юлия… допущена до экзаменов

Шумилкина Елена… не допущена до экзаменов

Эбаноидзе Елизавета… ну же, давай, я ко всему готова, не мучай… ДОПУЩЕНА ДО ЭКЗАМЕНОВ!!!»

Счастье быть мокрым

Несмотря на бдительные предупреждения Гидрометцентра и Фейсбука, я сегодня вдрызг промокла. В антракте между двумя ливнями я пошла на помоечку и в магазин – купить фруктов, и, пока отвешивали лимоны и грейпфруты, в магазине вдруг угрожающе потемнело, несмотря на неоновый свет, и я поняла: ага.

Возвращаясь с лимонами и прячась от молний под тополями, окружающими детсадик, вспомнила о своем самом счастливом «мокром» переживании юности.

Мы жили тогда с мужем и маленькой дочкой в богемной и задрипанной квартирке на берегу Москвы-реки и дружили с высокопоставленным немецким чиновником от культуры – Михаэлем Кан-Аккерманом, директором Гете-Института, который жил через речку.

Он был, что называется, классный мужик – артистичный, обаятельный, деятельный, со всеми знакомый, красивый – двухметрового роста с веселым взором черных глаз, – и очень демократичный. Несколько раз приходил к нам на неказистую кухню, пил чай и втягивал нас с мужем во все новые затеи и акции. Мы были от него без ума.

Как-то он сидел-сидел, потом что-то сказал мужу по-немецки и ушел в тесный сортирчик в полутора метрах от обеденного стола. Муж шепотом сообщил мне, что Михаэль только что выразился так: «Мне надо на горшочек». Спустя минуты две из сортира раздалась громкая немецкая речь. Муж, встав из-за компьютера, удивленно спросил:

– Что такое с Михаэлем?

– Не знаю, – тихо отвечала я, – он беседует с унитазом.

Но Михаэль, выйдя, опроверг это и, сияя глазами, сказал:

– Ниэт, Катия, я не беседовал с унитазом, просто мне по «хэнди» сейчас позвонил посол и согласился быть у меня на вечеринке, на которую я вас тоже приглашаю.

Позднее выяснилось, что прием предстоит какой-то очень пафосный: ожидались посол с послицей, режиссеры и директора театров, кураторши и журналисты…

У нас, студентов и клошаров, совершенно нечего было надеть. Ни туфель, ни костюма у мужа убедительного, ни платья у меня – ходили в чем попало и радовались. Но тут…

Михаэль с изящной китайской женой, величиной с букетик, и с двумя дочками жил в шикарном доме прямо через речку от нас. Квартира была обставлена с величайшим вкусом и даже сфотографирована для какого-то модного интерьерного журнала с комментариями жены Михаэля Ми-Ми. Когда Михаэля спрашивали: кто архитектор вашей квартиры, он таинственно поднимал брови и говорил: Стааалин!

И тут – мы такие…

Решение пришло внезапно, после сильной грозы, как сейчас.

В означенный час мы с мужем приехали на старенькой машине во двор к Аккерману, достали из багажника кое-какой реквизит и два пластиковых жбана с водой. Перед подъездом мы тщательно окатили друг друга водой, чтоб места сухого не осталось, и булавками прицепили мне к платью, а мужу к майке несколько картонных мокрых рыбин, пучки травы и еще какой-то мусор. Травой также украсили головы.

Позвонили.

За дверью раздавалось приятно-светское гур-гур.

Нам отворили.

Хозяин Михаэль вырос в дверях в смокинге, за ним – миниатюрная хозяйка в коктейльном платье. За их спинами приятно улыбался нам из гостиной высший немецкий дипломатический свет и российский креативный класс с бокалами в руках.

Маленькая Ми-Ми ахнула.

– Что с вами случилось?

Мы выдержали паузу, чтоб все нас рассмотрели, и муж сказал флегматичным басом:

– Гаишники перекрыли мост, и нам пришлось переплыть…

Толпа заволновалась, Ми-Ми заохала.

– В ванну, скорее в ванну, – сказала хозяйка и что-то быстро залопотала по-немецки,