Валериан Скворцов - Понурый Балтия-джаз

Ге-Пе, не здороваясь (виделись утром), передвинул его по столу на мою сторону.

- В чем дело, твое превосходительство? Марки оказались фальшивыми?

- Возьмите обратно. Я не вполне корректно выполнил услугу, которую вы оплатили этими деньгами... И зовите меня Рэй. Пожалуйста. Я ненавижу ваше изобретение в виде превосходительства. Наверное, вы считаете это остроумным, а получается плоско. И уже надоело.

- Деньги в конверте, как вы понимаете, Рэй, не от меня. Так что мне все равно. Мы что же, расстаемся навсегда? Мне бы не хотелось...

Я двинул конверт назад.

- Хитрите. Желаете знать, какие слова я скажу Чико, когда он прибудет за вашим трупом? Ошибаетесь. Не нужно рассчитывать чужие шаги как собственные. Не стригите людей под себя. Деньги отнюдь не универсальная ценность.

- Значит, Чико возвращается?

- В этом-то и предмет нашей встречи. Ужинать будете?

- Истекаю желудочным соком.

Ге-Пе крикнул в сторону двери по-русски:

- Иван! Стандарт!

Он предвосхитил мои мечты, добавив к их воплощению копченого угря, шкурка которого соскальзывала с розовато-кофейной сочной и нежной мякоти, едва прикасалась вилка. Свежайший! День выдался, с гастрономической точки зрения, незабываемым. Я так и сказал Пантагрюэличу, захлопывая серебряную крышку фарфоровой пивной кружки.

Ге-Пе улыбнулся от удовольствия.

- Кто вы, господин Шемякин? - спросил он.

- То есть?

- Кто вас пригласил в Таллинн? Или послал?

- Опять этот детский вопрос?

Я ненавижу застольные беседы "по душам". Нечто вроде лицемерного участия в негритянском хороводе с целью выудить у наивных аборигенов сотню-другую килограммов слоновой кости. Неужели Ге-Пе предполагает, что я воспользуюсь его эрзац-откровенностью и рвану в разговоре напролом? Послал бы я его, да не хватало, чтобы ещё и этот хлопнул дверью.

- Давайте слегка притупим заостренность вопроса, Рэй, - предложил я. Неудобно грубить вам. Вы удачно коррумпировали меня этой рыбой и всем остальным, я готов сотрудничать, но есть формы, приличия, взаимопонимание с полуслова, если хотите. И зовите меня Бэзил.

- Хорошо, Бэзил. Зайду аккуратнее. Вы можете сослаться на какие-нибудь рекомендации?

- Вы коренной Таллиннец? - ответил я вопросом.

- Родился, как говорили здесь раньше, в эстонское время.

- Вам что-нибудь говорит фамилия Гущины?

- А-а-а... Вот вы из каких!

- Теперь из Германии. Вернусь в Москву.

- В ответ назову другую фамилию, - сказал Ге-Пе.

- Не думаю, что вы меня удивите.

- Тогда? - с повышенным интересом спросил Ге-Пе.

- Дубровин.

Ге-Пе двинул кружку с пивом, расплескав его на скатерть.

- Мне действительно приходится иметь с ним дело.

- Или он со всеми имеет дело, включая и вас, Рэй? Лучше сказать так. Вы у него на крючке, не он у вас, я считаю.

- Меня передали ему. Моя мать была эстонкой, отец евреем. Лагерники. Чтобы мама благополучно родила моего младшего брата, отец согласился сотрудничать с эн-ка-вэ-дэ. Так и тянется.

- Потому что вам это выгодно. Кто теперь может заставить? Десятки тысяч немецких пленных офицеров давали подписки о сотрудничестве с ка-гэ-бэ. После возвращения в Германию их пытались шантажировать этими бумажками, а они посылали агентов великой державы подальше. И - ничего не случилось. Вот так вот. Что мешает вам сделать то же самое? В Эстонии принят акт об амнистии всякому, кто заявит о сотрудничестве в прошлом. Вы этого не делаете. Вам это выгодно. Вашему бизнесу выгодно.

Ге-Пе всматривался в меня с неподдельной ненавистью. Она сочилась из его зрачков.

- А Дубровина вы определенно обманываете, - сказал я и рассмеялся. Его, бедолагу, все обманывают.

- Ненавижу его, - сказал Ге-Пе. - Как отец ждал реабилитации пятьдесят шестого! В массе других дураков. Реабилитировав репрессированных, палачи реабилитировали и себя. Жертвы и гонители в одной компании...

- Как я понимаю, вы пригласили меня для конкретного разговора, сказал я мягко.

- Да, конечно. Извините. Вы далеки от этого.

- Определимся сразу, - сказал я примирительно. - Я фрилансер. И работаю не на Дубровина. Вы ведь в этом хотели разобраться, так?

Ге-Пе рассмеялся.

- Бэзил, вы взбаламутили мою сеть здесь, в Таллинне, потом в Лохусалу, добрались до Пярну. Высматривали амбар с товаром... Но давайте отвлечемся от беспредметных материй! Для меня даже сама идея покушения на генерала представляется полнейшей глупостью.

- Согласен - сказал я.

- Вы назвали Гущиных. Это были люди высокой пробы. И потому я вам теперь немного доверяю, так, самую малость... то есть, я хочу сказать, для меня вы яснее.

- Уф! - прервал я его. - Давайте все же к делу. Завтра на рассвете я получу расписание пребывания генерала в Таллинне. Вы можете дать мне расписание Чико Тургенева?

- Его никто не знает. Даже окружение. Но если он пересечет границу, вас поставят в известность. Бесплатно. Конверт унесите. Вот телефон, звоните завтра с семи утра. Ответит Дечибал Прока. Надеюсь, вам удастся предотвратить преступление.

Господи, подумал я, где завтра в семь утра я достану треногу для фотоаппарата?

На выходе я покосился на негра в сюртуке.

Меня тошнило от благородства Ге-Пе, вернувшего конверт с купюрами. Наверное, смотрит теперь в мою спину так же, как на негра при дверях. Отдал конверт, словно чаевые сунул. До Синди меня не оставляло чувство, что встречу с Ге-Пе я проиграл.

Простыня, пододеяльник и наволочка оказались крахмальными, одеяло верблюжьим. Ленин поставил на столе и бутылку минеральной. А где находится душевая, я знал и без его записки, пришпиленной к полотенцу.

Глава девятая

Один на один

В пять тридцать утра, когда я садился в "Форд", Йоозепп Лагна, уже маялся на покрытых ночной изморосью грядках за палисадником. Упершись в черенок грабель ладонями, а на ладони положив подбородок, он успел, пока я запускал двигатель, высказаться относительно неопределенностей балтийской погоды. Поскольку челюсть его покоилась на граблях, когда он говорил, поднимался и опускался череп.

Из Синди я не стал звонить в Таллинн. Наверняка местная почта в такую рань закрыта. Уехал прямиком в Пярну.

Мне всегда нравился вид, открывающийся с высокого крыльца Пярнуского почтамта на мост через Саугу и дома в заречье. Ничего особенного, в общем-то. Обычные жилые коробки с водонапорной башней над крышами в форме кухонной толкушки. Но небо - высокое и просторное. Кучковатые облака плывут крутым подъемом вверх и все выше. И теперь, серо-фиолетовые в предутренних сумерках, они неизменно тянулись прочь от грешной землицы.

Однажды, когда мы ехали из Таллинна в Синди сватать Марине первого эстонского мужа, я погнался за облачной тенью. Спидометр показал восемьдесят километров в час. Стремительные морские облака...

Сауга исходила туманом, который глушил крики чаек. Поверх тумана на реях пришвартованного парусника сверкали сосульки.

- Новости такие, - сказал Ефим по телефону. - Ночью прибыла группа сопровождения немецкого представителя на переговорах с генералом Бахметьевым. Размещение в Пярну, на госдаче в районе коттеджных застроек за городским пляжем. Из Таллиннского аэропорта группу отвезли в гостиницу местные, неофициально имелся Дубровин. Местные из Таллиннцев сразу уехали, передав опеку над немцами своим пярнусским, а Дубровин оставался до четырех утра. Он липучий, а если ещё угощение... Немцы деликатно предложили вариант "свои опекают своих".

- Так и бывает.

- Бывает, - сказал Шлайн и задышал в трубку, наверное, опять забегал по лавке. - Только вот что. Ты не обмолвился в Лейпциге относительно возможных неприятностей здесь для нас, а, стало быть, неминуемо и для них?

- Им-то что?

- Встреча Бахметьева с доверившимися немцами закрытая. Представляешь, что ждет их дома, если покушение состоится?

- Вчера пачками шла стрельба сначала в нас, а потом по кафе в центре Таллинна. Хотя бы одно сообщение появилось?

- По радио ни слова. Про газеты не могу сказать, ещё не видел. Но если молчит эфир, то и на бумаге ничего не найдем... Дело в том, что происшедшее - пока только эстонское дело. Русско-немецкое, будь спокоен, раздуют.

- Допустим, - сказал я, сообразив наконец, что Ефим или Марика по его поручению записывают разговор на магнитофон. Операция-то началась. Подлежали документированию все моменты, по которым Шлайну придется, возможно, оправдываться.

- Так что в Лейпциге? - повторил он вопрос.

- В Лейпциг я ездил за подтверждением, что встреча действительно готовится. Так? Вот и все... Не нервничай, Ефим, проснись. Я понимаю, ещё рано, едва рассвет... Вспомни, про анонимку относительно покушения ты заговорил со мной только в Таллинне. Если немцы что-то узнали, то либо от местных, либо сам знаешь от кого. От Дэ. Я - оправдался?

- Прости. Конечно.

Не легко ему выдавливать из себя такое при работающей записи.

- Вот что, Ефим, - сказал я, стараясь смягчить напор. - Я знаю, что терзает тебя. Не буду говорить, что именно. Слова теперь лишнее. Оставь мне решение. Забудь об ответственности. У нас нет времени. Мы ничего другого сделать не можем. И никто на нашем месте не смог бы.