Михаил Салтыков-Щедрин - Том 4. Произведения 1857-1865

— Смею думать, сударыня, — проговорил, в свою очередь, Яшенька, — что вы не откажете мне в своем расположении, в котором я, по неопытности, весьма еще нуждаюсь…

— Очень рада, — отвечала Прасковья Семеновна, — мой Базиль будет очень доволен, что найдет в вас приятного товарища… Базиль! Мери!

— Сейчас, maman! — отвечал из соседней комнаты женский голос.

— А я не решилась доверить моего Яшеньку Митьке, — продолжала Наталья Павловна, — и собралась к вам сама… Он у меня еще такой неопытный, а у нас эти мосты — того и гляди, что экипаж набок повалится!

— Хотя я и служил по кавалерии, — вступился Яшенька, — но не могу не благодарить вас, милая маменька, за ваши родительские обо мне попечения…

Он почтительно поцеловал руку Натальи Павловны. В это время, подпрыгивая и танцуя, вбежали в комнату Базиль и Мери; на Базиле был обычный его костюм, то есть бархатная поддевка и шелковая красная рубаха; что же касается до Мери, то, несмотря на летнее время, она была в синем шелковом платье, а голова ее была вся усеяна мелкими букольками.

— Марья Петровна! позвольте мне представить вам моего Яшеньку! — сказала Наталья Павловна, поцеловавши Мери, — и вы, Василий Петрович, надеюсь, не откажетесь составить компанию молодому человеку!

— Я надеюсь, сударыня, — проговорил Яшенька, расшаркиваясь перед Мери, — что вы не откажете мне в расположении, в котором я, по неопытности, весьма еще нуждаюсь… Я надеюсь также, что и вы, Василий Петрович…

Яшенька замялся, покраснел и в смущенье начал пощипывать свои усы, единственное преимущество, которое он приобрел короткою своею службою в кавалерии.

— Ах, Наталья Павловна! вы знаете, как мы вас любим! — отвечала Мери очень развязно и потом, прищурившись, осмотрела Яшеньку с ног до головы.

— Вы уж сделайте одолженье, займите его, — продолжала Наталья Павловна, — он у меня все как-то скучает!

— Позвольте мне доложить вам, милая маменька, — отозвался Яшенька, — что, обладая такою попечительною матерью, я не имею никакого права скучать.

— Мы пойдем в сад… не правда ли, мсьё Жак? — сказала Мери.

Яшенька вопросительно взглянул на мать.

— Что ж, душечка, ты можешь идти, — отозвалась Наталья Павловна, — для тебя это даже здорово…

— Сударыня! я совершенно в вашем распоряжении! — отвечал Яшенька.

— Ах, Прасковья Семеновна, вы не поверите, как я счастлива! — сказала Наталья Павловна, когда молодые люди вышли из комнаты, — мой Яшенька меня так любит, так любит, что я даже не знаю, чем заслужила такое счастие!

— Это очень приятно! — отвечала Прасковья Семеновна.

— Поверите ли, иногда мы целый день вместе сидим и всё друг на друга глядим… Никто даже не скажет со стороны, чтоб это были мать и сын… даже ни слова не скажем друг другу… всё глядим!

— Это в наше время большая редкость!

— И уж так покорен, так покорен, что даже выйти не может из комнаты, не сказавши наперед мне*…

— Скажите пожалуйста!

— Да; я могу сказать, что бог наградил меня в этом сыне… Одно только тревожит меня, Прасковья Семеновна: мне кажется, что он недолговечен!

— Отчего же! напротив того, я нахожу, что у Якова Федорыча отличнейший цвет лица…

— Ах нет, Прасковья Семеновна! этот цвет лица ужасно как обманчив… Я чувствую, что он недолговечен.

— Я не знаю… мне кажется, что у Якова Федорыча и выражение лица… одним словом, ничто не предвещает близкого несчастия…

— Нет!.. я чувствую! я это чувствую, что скоро должна буду расстаться с ним!

Но между тем как Наталья Павловна преждевременно хоронила Яшеньку, в саду шла беседа совершенно иного рода.

— Как вы находите мой костюм? — спросил Яшеньку Базиль, — не правда ли, очень удобно?

— Да-с, со стороны удобства, я полагаю, что действительно он большого беспокойства не составляет, — ответил Яшенька.

— И главное, то хорошо, что я как две капли воды на ямщика похож! — продолжал Базиль, — знаете ли что? сшейте-ка и вы себе такую поддевку, и будем вместе пьяных ямщиков представлять!

— Я с большим удовольствием; я думаю, что маменьке будет угодно позволить мне…

— А вы еще до сих пор у маменьки позволения спрашиваете? Слышишь, Мери? Ну, а если маменька не позволит вам?

Яшенька ужасно покраснел и не знал, что ответить, потому что подобного рода вопрос еще никогда не представлялся его воображению.

— Знаете ли что, Яшенька? — снова начал Базиль, — я вам должен сказать, что это ужасно подло всякий раз у маменьки позволения спрашивать… Не правда ли, Мери?

— Ах, Базиль, можно ли так откровенно выражаться!

— Ведь этак ни одна порядочная девушка ни за какие блага в свете не захочет выйти за вас замуж… Я уверен, например, что Мери вам непременно откажет, если вы вздумаете за нее посвататься…

Яшенька покраснел до ушей и решительно сбился с толку. Положение его было совершенно ново; с одной стороны, он чувствовал, что тут есть что-то неладное, что над ним как будто смеются, а с другой стороны, думал и то, что, быть может, в большом свете и всегда таким образом действуют.

— Вы меня извините, Яшенька! — сказал между тем Табуркин, — я вас покамест оставлю, потому что в это время я задаю лошадям овес, а это у меня прежде всего… Лошадь езды не боится, только овсом ты ее не обижай…

Хотя Табуркины уже и по слуху знали о странных отношениях молодого Агамонова к матери, но, увидевши его собственными глазами, убедились, что все самые смелые предположения их были ничто в сравнении с действительностью. Поэтому-то они решились не церемониться с ним и действовать на него, так сказать, одним механическим давлением, без особенных издержек со стороны изобретательности и остроумия.

— Вы занимаетесь чем-нибудь дома, мсьё? — спросила Мери, слегка приподнимая платье и выказывая вышитую юбку и из-за нее стройную и узенькую ножку.

— Как же-с, маменьке угодно было поручить мне погреб, и сверх того, я разбирал папенькину библиотеку…

— А правда ли, мсьё, что ваша maman сама своими руками людей бьет?

— Это совершенная ложь-с; конечно, маменька иногда бывает вынуждена наказывать тех, которые нерадением или неохотным исполнением своих обязанностей навлекают на себя ее гнев, но ведь без этого в хозяйстве невозможно-с! однако и тут она действует с величайшею осмотрительностью…

— Скажите, мсьё… вам, должно быть, очень скучно?

— Никак нет-с; конечно, нынешние занятия мои не разнообразны, но я надеюсь, что маменьке со временем угодно будет доверить мне также конный двор, и тогда на мне будет лежать даже слишком много обязанностей, чтобы я хотя на минуту мог оставаться праздным.

— Скажите, пожалуйста… думали ли вы когда-нибудь… о женитьбе?

— Никак нет-с…

— И вы никого не любили?

Яшенька покраснел и потупил глаза; взор его случайно упал на ножку Мери, и неизвестно почему, все предметы внезапно закружились перед ним и самый воздух получил радужные цвета.

— Дайте мне руку, я устала, — сказала Мери утомленным голосом, смотря на него пристально, — пойдемте, сядемте на скамейку.

Яшенька подал руку и ощутил, что какое-то странное чувство вдруг хлынуло в его грудь, то расширяя, то стесняя ее. То чувствовал он порывы безотчетной веселости, и даже неудержимого, светлого смеха, который овладевал всем его существом, то вслед за этим смехом подкрадывалась тоска и так сосала, так сосала его сердце!..

— Но если вы намерены жениться, — продолжала Мери, севши на скамейку, — то должны совершенно изменить свои привычки, свой образ жизни…

Яшенька молчал.

«Господи! как он глуп!» — подумала Мери и продолжала вслух: — Потому что, согласитесь сами, никакая порядочная женщина не захочет похоронить себя в деревне, а еще менее во всем подчиниться вашей maman…

— Я не знаю, Марья Петровна, верно, какой-нибудь злой человек оклеветал перед вами маменьку, — сказал Яшенька слабым голосом.

— Все это может быть; но согласитесь, однако ж, что ваша maman так дурно образована, она так странно говорит… Неужели же вы думаете, что порядочная женщина согласится быть в ее обществе?

Сказав это, Мери еще больше выдвинула вперед свою маленькую ножку и посмотрела на Яшеньку такими влажными глазами, что он на минуту возненавидел и Наталью Павловну, и свою скверную робость, и этот бесцветный, этот длинный и безрадостный ряд дней, который он имел несчастие называть своим прошедшим.

И бог знает, чем бы кончилась эта сцена, если бы в это самое время не послышался с балкона голос maman Табуркиной, призывавший Мери к обеду.

Возвращаясь вечером домой, Яшенька был угрюм и сосредоточен. Напрасно Наталья Павловна обращала внимание его на хлеба, дремавшие по сторонам; напрасно, прислушавшись к громкому и порывистому дерганью коростеля, спрашивала: «Никак, это дергач кричит?» Яшенька упорно и как-то озлобленно молчал.