Лахезис - Юлий Анатольевич Дубов

встать на ноги, но если уж решил, так решил. Пожалуйста! Есть чудесная, замечательная девушка Людмила, ты ее знаешь, из прекрасной семьи, совершенно безупречная, великолепно воспитана, иностранные языки, музыка, да если бы он сказал, что хочет жениться на ней, — так хоть завтра! Петр Авдеевич, когда был жив, все мечтал, что Гриша женится на Людмиле. Родители ее — исключительно порядочные, очень уважаемые люди, с прекрасным положением. Так нет! Ему дворняжку подавай! Костя, обещай, что ты с ним поговоришь.

— Вера Семеновна, а почему вы решили, что он меня послушает?

— Он тебя обязательно послушает. Потому что вы одного возраста. Потому что вы товарищи и говорите на одном языке. Это меня он слушать не станет. А ты найдешь, что ему сказать, чтобы он все правильно понял. Обещай мне, Костя. Поверь, что это для его же блага.

Я обещал. Хотя и не представлял себе совершенно, как я могу с Фролычем про это заговорить. А уж тем более объяснить ему, что Наташка-маленькая не его ноля ягода, что она из обслуги и ему в подметки не годится. Она когда по улице проходила, на нее все оглядывались, так она выглядела, а уж одевалась ну просто как где-нибудь на Бродвее, как сейчас вижу— она идет, черные волосы летят по ветру, глазищи зеленые, белый полотняный балахон с ручной вышивкой и светло-голубые джинсы как вторая кожа, проезжающие машины тормозят и сигналят, а она идет, будто не видит и не слышит, и только полуулыбка такая и рукой волосы с лица отбрасывает.

Дворняжка, ха!

Знаете, бывает так, что случается в жизни что-то такое важное, что потом про это много раз приходится вспоминать. Но вспоминается часто по-разному, так что через много лет уже и непонятно — так ли это было на самом деле или просто воспоминания в разные периоды друг на друга наслоились и суть дела заслонили совершенно.

Вот сейчас мне кажется, что я буквально сразу же после разговора с Верой Семеновной поверил в ее абсолютную правоту, будто откуда-то из космоса вошло мне в голову слово «приманка» и так больше никуда не уходило. До разговора я к Наташке-маленькой никак не относился — есть и ладно, даже хорошо, что есть, потому что из-за нее Фролыч Людку просто игнорирует, а как Вера Семеновна со мной поговорила, так я немедленно почувствовал, что она представляет собой очень серьезную опасность для Фролыча и что с этим надо что-то делать.

Вот это самое слово «приманка» у меня до сих пор в голове сидит, как если бы тропинка в лесу, на ней капкан, замаскированный чем-то для Фролыча очень привлекательным, и он по этой тропинке бежит не задумываясь ни на секунду, и еще несколько шагов — и капкан захлопнете^

А с другой стороны, если бы я так вот сразу все понял, то я бы наверняка предпринял какие-нибудь действия, постарался бы Наташку и Фролыча как-то развести, наплел бы Фролычу про нее всякие небылицы, как мне Вера Семеновна подсказала, или еще что придумал, но ничего такого я припомнить не могу.

Единственное, что было, так это я Людке про Наташку-маленькую рассказал. Что есть такая девица, которая хочет Фролыча окрутить и вьется вокруг него, но все это, дескать, в пользу бедных, потому что она дура, стерва и все такое, и Фролыч ею тяготится, но не знает, как от нее избавиться, от этого сильно страдает, и ему надо как-то помочь, только я не знаю как.

На этом наши с Людкой посиделки вдвоем закончились. Стали мы везде втроем появляться — я, она и Фролыч. Людка придумывала, куда бы нам втроем пойти — в театр, или в кафе, или на вечер куда-нибудь, а я звонил Фролычу и говорил, что вот у нас такие и такие планы, и не хочет ли он присоединиться. Фролыч знал, конечно, как я к Людке отношусь, и всегда практически соглашался, потому что думал, что Людке со мной скучно и неинтересно, а если он с нами пойдет, то все будет хорошо, и Людка в результате таких частых встреч может привыкнуть к моему обществу, у нее выработается на меня правильный положительный рефлекс, и потом мы с ней сможем уже вдвоем везде ходить, без его участия.

А я все это планировал потому, что, чем больше времени Фролыч будет проводить с нами, тем меньше он будет видеться с Наташкой. Ее, кстати говоря, эти наши совместные мероприятия ужасно злили, и она Фролычу закатывала скандалы и истерики, а он такое сильно не любил, да и сейчас не любит, ему нравится, когда жизнь протекает спокойно.

С Верой Семеновной у меня больше никаких разговоров не было, но того, что Фролыч стал больше времени проводить с Людкой, она не заметить не могла, и это ей, несомненно, нравилось.

А дальше произошла одна история, которой я сначала значения никакого не придал.

Дело было днем. Я шел по улице Горького мимо ресторана «Минск», совершенно случайно посмотрел в окно и увидел внутри за столиком Веру Семеновну. На столе было много всякой еды, стояла бутылка вина, но она ничего не пила и не ела, а что-то очень энергично говорила и все время махала правой рукой. А напротив нее сидел очень знакомый мужчина, который слушал все, что она говорит, я пригляделся и узнал Николая Федоровича. Он к тому времени вырос по службе и стал вторым секретарем райкома партии — мне про это Фролыч рассказал как-то.

Я немного постоял сбоку, чтобы меня не было видно. Вера Семеновна еще немного порубала воздух рукой, а потом полезла в сумочку, достала носовой платок и стала вытирать глаза. А Николай Федорович взял ее за запястье, стал успокаивать, потом сам начал говорить что-то, а Вера Семеновна слушала его, кивала головой и лицо ее менялось на глазах — будто перед ней раскрывались дали светлого коммунистического будущего. Николай Федорович говорить закончил, разлил вино по бокалам и Вере Семеновне подмигнул — он ко мне вполоборота сидел, так что мне это хорошо видно было. Вера Семеновна ему улыбнулась, и они чокнулись.

Первое впечатление у меня было, что Вере Семеновне надоело вдовствовать, и у нее роман с Николаем Федоровичем. Он-то уж точно человек из ее круга. Так я про себя подумал тогда и больше про эту встречу не вспоминал.

Потом была короткая заметка в «Правде», а вслед за ней длинные статьи в «Известиях», «Труде» и целый разворот в «Литературке» — про разоблаченную