Синдром разбитого сердца - Елена Михайловна Минкина-Тайчер

– Так, радость моя (главное – отстраниться, сделать вид, что ты все так же спокоен и мудр), вот бери стул, садись и рассказывай! Все с самого начала.

Что ж, если отбросить полчаса рыданий, извинений и слов «я сама во всем виновата», а также перерыв на настройку монитора в четвертой палате и два разговора с дежурным из приемного отделения, то в сухом остатке получалось следующее. Здоровенный наглый медбрат, известный бабник, попытался приставать к новенькой медсестре, то есть к Тане, но был отвергнут, хотя (да-да, вот такая она дура) заметил, что он ей немного нравится. Поэтому продолжил приставать, но более сдержанно, учитывая ее религиозность и строгое воспитание. Конечно, он бы в жизни не поверил, что жалкая эфиопка из нищей семьи может отказать такой шикарной мужской особи не из религиозности, а просто потому, что не любит его и не хочет. Скандал с женой поставил в этой истории жирный восклицательный знак. Раз жена способна позорить мужа на глазах всей больницы, он тоже на глазах всей больницы принципиальноуйдет к другой женщине, пусть черной, но молодой, благочестивой и послушной. Саму Таню никто не спросил, родители страшно ругались, отец даже побил немножко, но сказали, что выхода нет, ее репутация безнадежно испорчена (интересно, как испорченная репутация звучит на амхарском?).

– И всего-то? Какая чушь! Мы не в каменном веке, чтобы принудительно выходить замуж. Срочно бери бумагу и пиши своему идиоту, что ты передумала и просишь отменить свадьбу.

– Он меня убьет. Или отец убьет. Я только заикнулась – так пришлось из дома бежать. Знаешь, сколько денег уже потрачено? И приглашения разосланы. И куда я пойду? И так третий день в раздевалке ночую – хорошо, санитарка пока не выдала.

Безусловно, это оказалось совпадением – не колдовством или волшебством, а простым удачным совпадением, что Андрей успел привести в жилой вид свою пристройку и даже купил диван и холодильник. Иначе где бы она обняла его? Сама первая обняла, шепча нежные непонятные слова, потому что он не посмел прикоснуться к ее невинности и красоте и только тонул в незнакомом прежде, непостижимом жаре.

Так и осталось навсегда в памяти – нежность и жар. А прочий бразильский сериал, грянувший через неделю, Андрей вовсе старался не вспоминать, как и первые месяцы эмиграции. Понятно, что Йоси Охана устраивал страшные скандалы, травился, обещал убить обоих предателей, мама плакала, отец ругался, Марианна кричала, что не даст развода, родители Тани отказались знакомиться, и даже дед впервые не поддержал, только хмуро насвистывал и отворачивался. Что ж, в конце концов все выдохлись и вернулись к своей обычной жизни, а ему навсегда остались ее нежность и жар как постоянное утешение, как обязательное вечернее объятие, когда больше ничего не страшно – ни устать, ни умереть.

* * *

– Андрей, радость моя, что ты сидишь в темноте и мечтаешь, когда нам выходить через полчаса! Кстати, машину я заправила еще вчера вечером.

У Тани с детства прекрасный иврит – остается только завидовать. Как избавиться от акцента, как почувствовать себя коренным жителем, когда ты до двадцати лет жил, любил и страдал на другом языке? И слушал другие песни.

– А мальчики где? Опять наверху за компьютером? Они обещали приготовить свечи и надуть шары. И завернуть подарки в золотую бумагу. Посмотри, твоя Лялька крутится в новом платье и никому не помогает – зря я настояла на таком большом зеркале в прихожей. Андрюша, ты только представь, сколько свечей! Господи, благослови моих детей на длинную жизнь!

Да, дети подросли стремительно и незаметно – какая жалость! Надо думать, природа знатно повеселилась, перемешивая их гены. Старший, Алон, родился смуглым и черноволосым, но с пронзительно-синими рязанскими глазами. Ярон, наоборот, мог бы называться блондином, если бы не загадочная библейская тоска во взоре, и только младшая без всяких фокусов оказалась точной копией бабушки. Амалия-Белла, чистейшей прелести чистейший образец.

– Я беру пироги с капустой, а ты – вино и фрукты. Господи, неужели мы пережили эту чертову корону и можем опять собраться! Лишь бы еще что-то не случилось, ты веришь? Тогда и я верю! Да, мама планировала фаршированную курицу и салаты, но разве деда убедишь? Только стейки! Как человек в девяносто два года может есть стейки?!

Ах, этой легкости пера и разговоров до утра,

И вдруг упавшей тишины, когда внезапны и полны

Забытой негою слова. Звенит и кружит голова,

И звонкий утренний певец тебя запутает вконец —

Весна, рассвет, любовный бред? Ты жив ли, умер? Тонкий след

Былого трепета, и слов не подобрать, и манит вновь

Волненье ветреной души. Молись, надейся и спеши.

Ангел мой

Ни тоски, ни любви, ни печали,

ни тревоги, ни боли в груди,

будто целая жизнь за плечамии всего полчаса впереди.

Иосиф Бродский

Нужно сразу сказать, что характером, воспитанием, привычками и даже ошибками Геля обязана не родителям, не школе и пионерской дружине, а исключительно бабушке Ангелине Алексеевне Горленко, своей полной тезке. Более того, Ангелина Горленко приходилась бабушкой не самой Геле, а ее маме Екатерине, дочке бабушкиного единственного сына Алешеньки, репрессированного вместе с женой в июле тридцать седьмого года.

Горленки когда-то относились к старинному дворянскому роду, среди предков упоминались гетманы, генеральный судья Малороссии и даже епископ Белгородский, причтенный к лику святых. Но постепенно старшая ветвь перешла к князю Абашидзе и угасла, остальные, хотя и значились до самой революции в родословных книгах Курской и Черниговской губерний, большого веса не имели. Поэтому было особенно дико и непонятно, несмотря на борьбу советской власти с бывшей аристократией, чем до такой степени угрожал ей скромный молодой хирург Алексей Горленко, что потребовалось арестовать его вместе с любимой нежной женой Любашей. Но пятидесятилетней Алешиной матери Ангелине хватило ума не разбираться с чекистами, а схватить пятилетнюю внучку Катеньку и бежать в Пермь к давней, еще гимназической, подруге, переехавшей в Предуралье, подальше от жестокой безумной столицы. А дальше все как у всех: война, голод, тяжелый труд, напрасные надежды. Ни Алеша, ни жена его больше никогда не вернулись, осиротевшие бабушка и внучка поселились в общежитии Пермского моторного завода, а со временем