Автоквирография - Кристина Лорен

– Так вы встречались в старших классах?

– Да, – отвечает он. – Мы познакомились в двенадцатом классе и поженились вскоре после моего возвращения с миссии.

«Стоп-стоп-стоп!» – кричит мой разум.

– Разве это не запрещено?

– Во время миссии запрещено встречаться с девушками. – Дэн улыбается жене. – О том, что раз в неделю нельзя писать письма, ничего не сказано.

– Можно подумать, те двое прислушались бы к запретам! – Джуди смотрит на младших внуков и добавляет: – Вашему отцу не понравится, что я об этом рассказываю, но вам нужно увидеть любовные послания, которые он писал вашей маме. Он вечно оставлял их в карманах, а я находила во время стирки. Они друг по другу с ума сходили!

За столом словно сбавляют громкость – общий разговор отходит на второй план. Опуская дополнительные сложности, разлука получится не такой болезненной при условии, что мы сумеем поддерживать связь. Два года – это не так долго, тем более я все равно уеду в колледж. Вдруг к тому времени на пророка снизойдет откровение?

Шанс ведь есть, да?

На миг у меня появляется надежда.

Из сюрного тумана меня вытаскивает Дэн.

– Таннер, вы с семьей ходите в синагогу в Солт-Лейк-Сити? – Он бросает взгляд на Эйба. – Пытаюсь вспомнить, где здесь ближайшая синагога.

Как неловко… Я сам не знаю, где здесь ближайшая синагога.

– Так… В Парк-Сити есть синагога Хар-Шалом, – отвечает Эйб.

– Слишком далеко. – Дэн качает головой, будто решив за нас, что синагога неподходящая.

– Да, верно. Еще там есть несколько…

Разговоры на эту тему нужно пресечь в корне.

– Сэр… То есть сэры, – поправляю себя я, чтобы включить Эйба, – на службу мы не ходим. Мои родители сейчас – скорее агностики. Мамины родители из СПД, а папа нечасто вспоминает об иудаизме.

Господи, что я несу?!

За столом воцаряется тишина. Даже не знаю, который из проколов ужаснее: признание, что мама – экс-мормонка, или небрежное упоминание отказа от религиозной веры.

Нарушает молчание Себастьян:

– Я не знал, что твоя мама из СПД.

– Да, она выросла в Солт-Лейк-Сити.

Брови у него сведены, губы превратились в нежную, огорченную полоску.

– Значит, у вас здесь есть родственники! – радуется миссис Бразер. – Вы с ними видитесь?

– Мамины родители сейчас живут в Спокане, – отвечаю я, предусмотрительно опустив то, что за восемнадцать лет жизни ни разу с ними не пересекался. «Молодчага!» – мысленно хвалю себя я, ослабив контроль над своим длинным языком, и он превращается в помело: – Тетя Эмили с женой живут в Солт-Лейк-Сити. С ними мы видимся как минимум раз в месяц.

Тишину столовой нарушает лишь шорох, с которым ерзает на стульях смущенное семейство.

Господи, ну что я опять сморозил?!

Себастьян пинает меня под столом. Взглянув на него, я чувствую, что он вот-вот расхохочется.

– Папина мама часто у нас гостит, – упрямо продолжаю я. – Кроме папы у нее еще трое детей, так что семья большая. – Я подношу ко рту стакан с водой, чтобы заткнуться. Увы, едва сделав глоток, я продолжаю молоть языком: – Буббе ходит в синагогу раз в неделю. Вот она верующая. Истинно и глубоко верующая.

Себастьян снова пинает меня пяткой по голени. Он наверняка велит мне угомониться, ну или не клясться в наличии религиозного начала, мол, его родные и так меня примут. Не знаю, что именно он хочет донести, но ощущения такие. Родные Себастьяна очень собранные и организованные. Они едят аккуратно, расстелив на коленях салфетки. Они вежливо просят «Передай мне, пожалуйста…» и нахваливают стряпню миссис Бразер. Они сидят прямо – никто не сутулится. Что еще важнее, меня больше не расспрашивают ни о корнях родителей, ни о тете Эмили – бабушка и дед Себастьяна ловко направляют мой словесный понос в безопасное русло, интересуясь конкретными учителями и предстоящими спортивными соревнованиями. Родители мягко просят детей убрать локти со стола (я тоже мгновенно убираю локти), не перебарщивать с солью и доесть овощи, прежде чем просить еще хлеба.

Все очень чинно, безопасно, бесхитростно.

В сравнении с этой семьей мы чуть ли не дикари. Нет, мы не примитивные, неотесанные идиоты, но порой за ужином мама кричит Хейли: «Замолкни!» – а папа раз-другой уносил тарелку с едой с гостиную, чтобы не слышать наших с сестрой перепалок. Есть и более заметное различие – духовная близость, которую дома я ощущаю постоянно, но в полной мере осознаю лишь сейчас, среди этих милых, покладистых чужаков. За спагетти с фрикадельками семья Скотт в малейших подробностях обсуждает, что значит быть бисексуальным. За кугелем от буббе Хейли спросила родителей, можно ли заразиться СПИДом через минет. Я ужаснулся, а родители ответили без запинки. Почти не сомневаюсь: приди Себастьян на ужин к нам, мама не отпустила бы его без яркой, концептуальной наклейки на бампер.

Возможно, при закрытых дверях такие застольные беседы ведутся и в этом доме – за минусом разговоров о минете, – только мне не верится. Если мои родители копнули бы чуть глубже в попытке понять Себастьяна и его семью, то здесь меня вполне предсказуемо не спросили, почему мама порвала с СПД, а папа больше не ходит в синагогу. Разговоры эти сложные, а я лишь заблудшая овца, ненадолго прибившаяся к их покорному стаду. Я же в доме епископа! Радостная радость и счастливое счастье, помните? Каждый здесь – сама любезность, никто не станет любопытствовать и смущать меня. Это было бы невежливо, а мормоны – я знаю по опыту – вежливы до жути. Вот какова сущность Себастьяна.

Глава одиннадцатая

Когда я возвращаюсь домой, мама с папой не спят и ждут меня. На стойке кружки с остывшим чаем, на лицах натянутые, многозначительные улыбки.

Уходя, я, разумеется, не мог соврать о том, почему собираюсь ужинать не дома. Только легким уход все равно не получился. Родители стояли на крыльце и молча смотрели, как я уезжаю. Честное слово, ощущение было такое, словно я что-то украл.

– Итак? – спрашивает папа, хлопая по табурету рядом со своим.

Табурет скрипит по плиточному полу, и мы морщимся. Почему-то меня мерзкая какофония смешит. Момент и без того напряженный – я вернулся с ужина в доме епископа, с сыном которого у нас роман, категорическому неодобрению моих родителей вопреки, – а жуткий скрип еще больше нагнетает обстановку.

У родителей собственный тайный язык, секундный обмен взглядами в нем стоит целой беседы. Я с трудом сдерживаю истерический хохот, отчаянно рвущийся наружу.

– Простите. – Я сажусь на табурет и хлопаю себя по бедрам. – Итак. Ужин.

– Ужин, – повторяет мама.

– Он прошел хорошо. Кажется,