Роман с Луной - Марина Львовна Москвина

– Это уму непостижимо! – удивлялся Серафим. – Ни того, ни другого давно на свете нет, а они себе в ус не дуют, продолжают дружескую переписку.

– Помнишь, Фима, когда умер Сталин, – сказала Рита, – я делала на радио передачу «Трудовые резервы»? Мне сначала велели нафаршировать ее цитатами Сталина, а на следующий день опомнились и велели их убрать. Я вся была в синяках, такую устроили давку возле Дома Союзов, когда его хоронили!

– А потом прошел слух, что арестовали Берию, – говорит Фима. – И мы решили с Маргаритой, что пойдем в гостиницу «Москва» – там висел его портрет – и посмотрим: если портрет сняли, значит, это правда. Мы входим – а портрета нет. Все висят партийные лидеры, а руководителя разведки КГБ как не бывало. Потом мы узнали, что арестовать Берию поручили Жукову. Лаврентий Палыч должен был возвращаться с дачи, а Жуков с армейскими частями перекрыл ему дорогу.

– Причем в газетах объявили, что он английский шпион, – сказала Рита.

Тут аппарат снова застрекотал, а из темной щели возник древнейший пергамент, где было начертано что-то на древнеиудейском языке – правда, с подстрочником. Кеша принес лупу, и мы с трудом разобрали расплывшиеся от тысячелетий письмена:

«… и книги разгнутся, и Ветхий денми сядет, и судятся человецы, и Ангели предстанут и земля восколеблется, и вся ужаснутся и вострепещут…»

– Господи! – перекрестилась Маргарита. – Убереги нас от людей, зверей и от технического прогресса!

– Надо его обезвредить, – решил Кеша и вытащил вилку из розетки.

Аппарат свистнул тихонько и смолк. Все лампочки медленно погасли. Кеша снял его с пьедестала и низложил к пылесосу «Ракета» у подножия стеклянного стакана.

А Маргарита потом все эти послания втайне от Фимы преподнесла в дар Историческому музею.

– Да-а, братцы, – сказал мальчик. – Я вижу, коммерция – не ваш конек. Вы прямо заговорены от коммерческого успеха. И никакие горние силы не в состоянии развеять эти чары.

– Просто вселенная следует своим беззаботным мистическим путем, непостижимым для человеческих существ, чей удел – пребывать в состоянии озадаченности, – ответствовал Кеша, не утративший своей проникновенной мудрости.

А впрочем, жизнь нашу ознаменовали многие странные и прекрасные проявления Ведущей Руки.

Тихим вечером мы собрались за праздничным столом по случаю дня рождения моего прадедушки Тевеля, деда Серафима, мельника и хасида из деревни Корево. С мельничихой Розой они нажили восьмерых детей, седьмым из которых был Даня, железнодорожник. Когда Тевель стал стареньким, Даня забрал его к себе на дачу в Загорянку. Тевель там крутил пейсы и постоянно молился – ночью и днем, как раввин Симеон, по Слову которого содрогалась Земля и слетались ангелы.

Казалось, он ничего не ел и никогда не спал. Во всяком случае, никто не видел его спящим, а только – бодрствующим, ведущим непрестанный разговор с небесами. Он умер в пятьдесят втором, за два года до моего рождения. Год шел високосный, и Тевель покинул этот мир именно 29 февраля, чтобы после его смерти с ним не было особых хлопот. Как, впрочем, и при жизни: Дане только пришлось принести ему из министерства папку с надписью «Материалы ХIV Съезда Коммунистической партии», чтобы сложить туда пожелтевшие, помятые, истрепанные листочки Тевелевых молитв. А то, неровен час, кто-нибудь из гостей, которые съезжались на дачу, взял бы да и сообщил куда следует, какой у Дани отец бесперспективный строитель коммунизма.

– Кстати, вы слышали, – сказал Фима, – что депутаты Думы самым серьезным образом обсуждают предложение разделить население на перспективных и бесперспективных членов общества? Есть такая категория бесперспективных людей, они объявили, в том числе старики…

– Это Циолковский придумал – разделить человечество на перспективных и бесперспективных, – со знанием дела сказал Кеша. – Первым, он искренне считал, надо обеспечить нормальные условия жизни, хорошее образование, всяческие поощрения, а другим – даже запрещать размножаться, а то человечество придет в упадок. Вот план Циолковского по реорганизации жизни на Земле.

– Как бы таких великих подвижников, как наши Маруся с Кешей, пышущих перспективами, подающих надежды которую двадцатку лет, – заметил мальчик, – не отнесли ко второй категории…

– А вот я у этих подвижников, – говорит Фима, – давно собирался спросить, но все как-то не решался. Вы пенсию-то планируете получать? Ведь пенсионный возраст уже не за горами… В прежние времена у писателей и художников шел стаж в творческом Союзе. А теперь?

– Нам с Марусей пенсия не светит! – гордо произнес Кеша, сияющий и невозмутимый, как всегда. – Нам нужно заботиться о своем здоровье и творить. Художник, который собрался на пенсию, – в этом есть что-то курьезное!..

– Подожди, – заволновался Фима. – Со старостью порой приходит немощь и недуги. Пускай художник получает пенсию, и…

– …и наконец засядет за картину, о которой мечтал всю жизнь, но писал трактористов и колхозниц со снопами? А вышел на пенсию и занялся абстракцией? Не-ет, если ты художник, – воскликнул Кеша с лихорадочным блеском в глазах, – будь им от начала до конца! Иначе какой ты художник? Это ж герои все! Кустодиев ездил в инвалидной коляске и все-таки писал картины!.. Митрохину было за девяносто, он месяцами лежал в больнице – перед глазами одни пузырьки с лекарствами, и – он рисовал пузырьки до последнего вздоха. Все в них было, в этих его пузырьках – и жизнь, и судьба! Дега – ослеп, не мог заниматься живописью. Он взялся лепить скульптуры. Пикассо – девяносто лет – вообще не помнил ничего, впал в детство, но продолжал писать картины. А Репин – у него была какая-то болезнь рук, так ему кисточки сделали специальные, привязывали к рукам и он рисовал. Да если б все великие художники сидели и раздумывали, какая у них будет пенсия, они бы напрасно разметали свои дни!

– Ну, это единицы, – возражал Серафим. – Есть инженеры, а есть Резерфорд, есть математики, а есть Эйнштейн. Как быть тем, кто не единицы? Что должны делать тысячи других людей, которые изо дня в день профессионально занимаются искусством, но их слава не докатилась до Эрмитажа?

– Не знаю, – сурово отвечал Кеша, – не надо себя готовить к тому, чтобы не быть единицей! Да, есть такие художники, которые неутомимо крутят и крутят эту динамо-машину, вручную, но искра не высекается. И все-таки каждому из них светит надежда на откровение. А если ты настоящий художник, – или на коне ты должен окончить свой путь, или в канаве, или – не дожить до пенсии, или уже к пенсионному возрасту весь ходить в золоте, огнем очищенным. Тогда придет к тебе Держащий семь звезд в деснице Своей, ходящий посреди золотых светильников, и