Пуанты для дождя - Марина Порошина

шедевра. Моцарт задумался: отчего-то шутка, казавшаяся ему страшно забавной и на которую он потратил столько сил и времени, стала казаться ему делом важным и серьезным.

— Женя, ты чего? Мало нам в доме пианистов? — хлопнул его по плечу именинник Володя. — Давай неси гитару, давно не пели, люблю я это дело.

— Сейчас, — неожиданно смутился Евгений Германович. — Я тут придумал… Бэлле Марковне сюрприз… я про Иосифа Самуиловича… и вообще…

Подготовленная речь скомкалась, слова забылись. Но все замолчали и повернулись в его сторону. Отступать было поздно. Он сел прямо, положил руки на клавиатуру, замер на несколько секунд (Анна всегда говорила дочери — выдохни, не хватайся за инструмент, сперва включи голову и пальцы).

И начал играть.

Проигрыш. Потом то самое «ум-па, ум-па, ум-па» — три аккорда правой рукой и отрывистые ля-соль-фа левой, как заправский ресторанный лабух (аккордами он особенно гордился, потому что подобрал их сам, одинокий палец с хитрого сайта этого, конечно, не умел). Куплет. Припев. Еще раз припев. Абсолютная тишина за спиной, как будто в комнате никого нет. Моцарт оборачивается — и аудитория взрывается аплодисментами и возгласами восторженного изумления, все по сценарию. Моцарт вытирает вспотевший лоб и наконец выдыхает, оглядывается по сторонам, проверяя, все ли собравшиеся прониклись его исполнительским мастерством. И видит, как по щекам сидевшей в кресле стороне от стола Бэллы Марковны текут слезы. Уже во второй раз за тридцать три года их знакомства.

Он бросился к ней, сумбурно бормоча извинения, говоря, что, наверное, он не должен был, и что зря он, но он так хотел, чтобы… Она остановила его жестом. Погладила по голове, как маленького. Потом, не вытирая слез, сильно оперлась на его руку, вытащила себя из кресла и тоже прошла к пианино.

— Женя, садись. Играй еще раз.

Удивленный Моцарт, изо вех сил стараясь не сбиться, послушно начал играть: проигрыш, три раза аккорд ля-до-ми правой рукой и между аккордами ля, соль, фа левой, куплет, припев. А Бэлла Марковна, стоя рядом, сопроводила простенькую мелодию такими аккордами, что загремела и заискрилась «Мурка», будто в исполнении симфонического оркестра.

— Подпевайте! Слова, что ли, забыли? — обернулась она к гостям — и те грянули.

— Эх, Мурка, ты мой Муреночек!

Мурка, ты мой котеночек!

Мурка — Маруся Климова,

Прости любимого!

Никто не смеялся, как раньше, при Иосифе Самуиловиче, пели серьезно, будто важное дело делали. И только потом, когда музыка стихла, а Моцарт стал разминать затекшие от напряжения пальцы, все заулыбались, опять стали удивляться, спрашивать, что это было, откуда в Моцарте такие таланты и зачем он так долго их скрывал от окружающих.

— Иося, тебе понравилось? — закрывая крышку пианино, совершенно серьезно спросила Бэлла Марковна и секунду спустя сообщила окружающим. — Ему понравилось, а что бы вы думали?

Она так же, как и я с Анной, говорит с мужем. И так же слышит его ответы, — совсем не удивился Моцарт.

— Дорогой мой, что это было? — усадив зятя возле себя за стол и отрезая ему самый первый кусок многоэтажного самодельного торта (покупные в этом доме не признавали), вопросила Бэлла Марковна. — Как ты это придумал? И когда ты научился так играть?

Моцарт честно, как на духу, рассказал теще про противных японских старикашек, явившихся ему в страшном сне, про болтливую медсестру, посулившую ему двадцать лет жизни на освоение фортепианного искусства, про самоучитель. И даже про сайт с пальцем не выдержал, рассказал. Закончил тем, что аккорды он сам лично подобрал, на слух.

— Книга — лучший подарок, — удовлетворенно кивнула теща, это объяснение ее вполне устроило. — Не забудь вернуть, кстати, может, еще кому пригодится, у меня таких знакомых полно. А самоучитель — это ты брось, Женя, это чепуха. Я тебе преподавателя найду. К серьезному делу надо относиться серьезно. Я и сама бы взялась тебя учить, да руки болят. И незачем тебе со мной, со старухой, я тебе помоложе найду. Не спорь, дорогой мой, я лучше знаю.

Спорить Моцарт не стал, по опыту прожитых лет зная, что с женой и тещей по непринципиальным вопросам спорить бесполезно, все равно все будет так, как они хотят, так незачем и время тратить. А стал пить чай и есть торт, потом все играли в лото. До песен под гитару и не дошло на этот раз, очевидно, слишком сильным оказалось первое музыкальное впечатление этого замечательного дня.

Теща была пунктуальна, как часы на Спасской башне: позвонила на следующий день утром и сообщила, что она нашла для Моцарта преподавателя.

— Она тебе абсолютно подходит. Милая, интеллигентная, очень деликатная женщина. Моя бывшая ученица. Она подавала большие надежды, но ей не повезло в жизни, после консерватории она стала работать даже не в музыкальной школе, а, кажется, в районном доме пионеров, да так там и осталась. А это, сам понимаешь, смерть для исполнителя! Она согласна начать прямо с завтрашнего дня, записывай телефон!

Моцарт записал и сразу позвонил, боясь передумать. У Ларисы Борисовны был приятный негромкий голос, в котором как солнце сквозь осеннюю листву, просвечивала мягкая улыбка. На завтра и договорились.

Переживая от странности ситуации — тоже мне, ученик пенсионного возраста — он все утро гладил брюки, выбирал рубашку, подбирал и в нерешительности откладывал галстуки. Тщательно вымыл руки, а старой зубной щеткой отполировал с мылом ногти. Достал и натер до блеска ботинки, не в тапках же ему на педаль нажимать. Протер пыль, которой не было стараниями Надежды Петровны. Потом просто сидел, нервничая, глядя на часы и стараясь не встречаться глазами с фотографией Анны.

Лариса Борисовна пришла минута в минуту и оказалась удивительно похожей на свой голос и на тот портрет, который Моцарт мысленно себе нарисовал. Она сама была приятная и негромкая, с точными мягкими движениями и мимолетной улыбкой, которая читалась только в глазах. В прихожей, раздеваясь, взглянула на его ботинки и развела руками:

— Я тоже всегда ношу с собой именно туфли, когда иду заниматься к кому-то домой, в тапочках некрасиво.

— Я их из шкафа достал, — признался Моцарт. — Они нарядные, я в них редко хожу. И тоже подумал, что не в тапочках же мне на педаль нажимать, правильно?

— Вы совершенно правы, — уверила его Лариса Борисовна. — Я своим детям в шутку объясняю, что в пианисте все должно быть красиво: и одежда, и обувь, и осанка, и репертуар. Но только насчет педали я вам сразу скажу — не сегодня. Сегодня мы с вами, наверное, просто поговорим. И совсем немного поиграем, если вы не против такой программы.