День - Майкл Каннингем

говорить, что мы обожаем эту книжку.

3. Вульф был недавно, а теперь ушел – пойду, сказал, в поход – так, кажется. Он теперь какой-то тихий и прекраснодушный (очки мне за использование такого слова). Похоже, выпал из времени. Не страшно, что он воображаемый, только я порой начинаю упускать из виду этот факт.

4. Здесь присутствует святость. Близость к чему-то.

5. Над кроватью висит книжная полка и лисий череп, белый, чистый-чистый, – он прибит к стене рядом с полкой, как будто между черепом и книгами есть некая связь. У тетушки Зары над кроватью висело распятие, а вот книги у нее, по-моему, ни одной не было. Он завораживал меня в детстве, этот деревянный человечек, почти голый, с раскинутыми руками, над кроватью нашей тетушки. Ее Христос был из мускулистых – широкоплечий, с кубиками на животе, совсем не изможденный скелет. Тетушка Зара, самая ревностная католичка в нашей семье, однако же, помимо мускулистого красавчика Иисуса любила “Салем” и водку с мятным ликером, а еще веровала в дорогие туфли. Теперь она в каком-нибудь раю, совсем не похожем на Исландию, но наверняка подходящем для нее, напоминающем, может быть, Палм-Спрингс.

На этом заканчиваю сегодняшнюю запись, сделанную в тетради производства “Мид компани”, изготовленной где-то в Индии, купленной в магазине “Стейплс” на Юнион-сквер и привезенной сюда, где, как могло бы показаться, если бы не эта хижина, никто еще не бывал, ни одна живая душа.

Всегда ваш и свой собственный, всегда все подмечающий и в основном не придуманный, Роберт К. Уокер

Гарт Бирн

Сегодня, 14.10

Божечки. Вот это ПАРЕНЬ. У нас с тобой. Еще от дома не отошел а руки чешутся написать ЭТО ПОТРЯСАЮЩЕ видеть как он растет и ты выглядишь хорошо хоть и спишь наверно плохо как всегда щас понимаю как я выглядел мужик какой-то машет рукой с улицы на секунду показалось он узнал меня но это мой нарциссизм но я уже почти осознаю что в мире есть другие люди как грится работаю над этим:) СПАСИБО надеюсь скоро сможем повторить xxxooo

Реквием достигает крещендо, и в этот момент Изабель, сидящая на лестнице, получает сообщение от Дэна.

Дэн Бирн

Сегодня, 14.34

Ты там ок?

Изабель Уокер

Сегодня, 14.34

А ты где?

Дэн Бирн

Сегодня, 14.34

В гостиной

Изабель Уокер

Сегодня, 14.35

А пишешь зачем?

Дэн Бирн

Сегодня, 14.35

Выйду к тебе?

Изабель Уокер

Сегодня, 14.35

Сама приду.

Она застает Дэна сидящим, как ей кажется вдруг, точно посреди дивана, будто он нарочно замерял. Но это бред, конечно. Сидит он, однако, с видом церемонным, как в ожидании поезда на людной станции.

– Ты зачем писал?

– Стараюсь не тревожить тебя, когда ты там.

– Ага.

– Поэтому и написал.

– Что случилось-то?

– Дети по комнатам сидят.

– Ну да, у них уроки. Сомнительно, правда, что Натан и в самом деле занят уроками, надо бы пойти проверить…

– Когда нашли записку Вайолет, мы же вроде как поссорились, да? – говорит Дэн.

– Не знаю, называть ли это ссорой…

– Может, в том-то все и дело. Мы и поссориться толком не можем. Нельзя нам ссориться. Дети услышат.

– А в этом есть необходимость, по-твоему?

– Я обдумывал сегодняшнее утро.

– Да ничего особенного не произошло.

– А по-моему, произошло. Со мной произошло. Даже если так не показалось. Я почувствовал…. Не знаю даже… Что отваливаюсь. От тебя, от детей и вообще…

– Натан назвал тебя козлом, и ты разнервничался. Имел право.

– Надо пойти с ним поговорить.

– Я уже поговорила.

– Но и мне надо. Сам не знаю, чего тяну до сих пор.

– Если боишься помешать его учебе…

– Сегодня утром я… Как бы это сказать. Испугался его. Нормально? Нашего мальчугана.

С годами Дэн поплотнел. Он не толстый, но атлетического изящества в нем не осталось. Отяжелел, словно вокруг него – своя атмосфера, чуть гуще воздух. Не пора ли намекнуть ему, что хватит обесцвечивать волосы, думает Изабель.

– Когда Натан назвал меня так… – начинает Дэн.

– …то вовсе не это хотел сказать.

– Именно это. Я именно это хотел сказать, когда назвал козлом своего отца.

– Но если посмотреть шире…

– Он мне говорит: прекращай, мол, петь. Но я не прекратил. Я ведь этакий веселый парень, у которого душа поет. Музыку не остановишь, и прочая фигня.

– Ты просто пел одну из своих песен.

– Моих песен, ясно. Да нет, если они тебе не нравятся, я не обижаюсь.

– Нравятся, я же тебе говорила. И неоднократно.

– Вот это “неоднократно”, пожалуй, и настораживает. Если кто-то сообщает, что “неоднократно” о чем-то тебе говорил, какие возникают мысли?

– Ради бога, не начинай.

Давно ли неудачи Дэна и, хуже того, его победы стали для Изабель невыносимее собственных?

– Мои песни и не тебе предназначены вообще-то, – говорит он. – А Робби.

– Дэн, я устала. И, честно, не могу сейчас продолжать этот разговор.

– Эти песни для Робби, вот я о чем.

– С трудом тебя понимаю.

– Хочу, наверное, чтобы Робби не считал меня никем.

– Никем тебя никто и не считает.

– Натан считает.

– Натану одиннадцать.

– Скорей бы Робби вернулся.

– Вернется. Когда сможет.

– Из Исландии.

– Из нее.

– Робби меня не привлекает, – говорит Дэн. – Вернее, привлекает, но не в этом смысле, ну ты поняла. Он знает, что я к нему чувствую. И не думает, стало быть, слушая мои песни: “Это про меня”. Вне страсти обретается чистота, знаешь ли.

– Не понимаю, правда, к чему ты клонишь.

– Я ведь был… таким симпатягой. О себе, конечно, так не говорят. Но все-таки. Могла ли ты не выйти замуж за двадцатилетнего жгучего красавчика, если он к тому же так подружился с твоим младшим братом?

– Какая ерунда.

Молчание.

– Что будем на ужин – курицу или рыбу? – спрашивает Дэн.

– Все равно.

– Надо приготовить рыбу. Залежалась уже в морозилке.

– Ладно.

– Хочешь посмеяться?

– Хочу.

– Мой отец, сдается мне, начал понемногу отдаляться после того, как мать стала спрашивать его за завтраком, что он хочет на ужин. А я, прикинь, всю жизнь боялся превратиться однажды в собственного отца и совсем забыл поостеречься второго варианта.

Изабель сидит рядом с Дэном на диване. Они как посторонние, ожидающие одного и того же поезда. Изабель обнимает Дэна рукой за плечи, но тот никак не реагирует, и она убирает руку. Говорит:

– Когда все как-то… изменится…

– Неизвестно только когда.

– Ну не навечно же это.

– Даже когда и изменится, особой разницы не будет, так ведь?

– Не знаю.

– Я-то думал, если снова стану музыкантом, все по-другому пойдет.

– Дэн, милый…

– Ты и правда