Возвращение в Эдем - Валерий Борисович Бочков

и волшебно расцветал каждый июнь сине-фиолетовыми кляксами, а сейчас напоминал простую деревенскую осоку. Глупую траву, непригодную даже на корм коровам. Вроде твоей писанины – вплыла в мозг ядовито сладкая мысль. Тут же стало тягомотно тоскливо, жалость к себе растекалась по телу, как приторная отрава. Да-да, кому она нужна, твоя писанина? Нетрезвые мысли циничного мизантропа. Выдумки, выдающие себя за истину. Ты хочешь человечеству открыть глаза, сразить каким-то откровением. Хочешь сказать страшную правду. Но при этом пользуешься фантазиями и ложью. Мы все лжецы, но ты сделал ложь своей профессией. Ага, из любви к истине! Я вру ибо хочу правды! Хочу предупредить! Пророк и мессия! Дельфийский оракул! Да и кто сейчас читает книги? Ты сам уже почти перестал читать – когда ты последний раз был в книжном? Книги! Да что там книги – ты сам-то кому-нибудь нужен? Понимаю – жестокий вопрос. Но если не теперь, то когда? Вот сейчас, буквально через минуту, ты уйдёшь на дно и ведь ничего – слышишь, ни-че-го! – ровным счётом ничего в этом проклятом мире не изменится!

Лягушка выдала трель и замолкла, точно решила подслушать. Нет, это просто вода залилась в уши и теперь кваканье доносилось как от соседей за стеной. Ватная тишина – она напоминала прихожую, тебя впустили, захлопнули дверь и из-за твоей спины ещё доносится слабый уличный гомон, но сейчас откроется другая дверь – главная. Ты сделаешь шаг… И как же прав был Гамлет, что только страх, лишь страх один удерживает нас… Да, кстати! А ведь я забыл спросить у Евы, как обозначить то желание – последнее, главное, – в голове же постоянно толпится армия глупостей – то пить хочется, то есть, то жарко тебе, то душно. Ведь так можно случайно захотеть какой-нибудь ерунды – ну лимонада со льдом, например, в знойный полдень, и ненароком, на какую-нибудь чушь это самое заветное желание и…

Плавно слетел кленовый лист. Слишком плавно для обычного кленового листа и явно нарушая законы тяготения, он медленно проплыл прямо надо мной. Ярко красный, этот лист словно отклеился с канадского флага. Какой безнадёжный, какой осенний цвет. Если бы высший суд приговор выносил цветом, то смертный приговор непременно был бы красным. В форме кленового листа.

19

Утонуть оказалось не так просто. В последний момент что-то сработало, какой-то инстинкт скорее всего. Икая, кашляя и сморкаясь одновременно, я выполз на карачках на мелководье и упал лицом в ирисы. Меня вырвало озёрной водой и горькой слизью. Гортань саднило, точно я разжевал и проглотил стеклянный стакан. Прямо над ухом радостно застрекотал кузнечик, у нас они крупные и голосистые, что цикады.

Онемевшее тело постепенно приходило в себя и меня начал колотить озноб. Я попытался встать. Сделал несколько попыток, берег пруда дыбился и качался как палуба. Наконец удалось. Мокрая одежда, тяжёлая и ледяная, липла к телу, на негнущихся ногах я заковылял к дому. Оттуда доносился тихий скрип, он повторялся снова и снова, будто кто-то без конца открывал и закрывал старую дверь. Нет, должно быть, птица. Зубы мелко клацали, звук этот отдавался в мозгу и мешал думать. Перед сараем стояла машина, новенький трёхдверный «форд» с вашингтонскими номерами. Скрип оборвался. Я остановился.

– Вера… – прошептал, улыбаясь, и пошёл к крыльцу.

Она сидела на веранде в кресле-качалке и разглядывала меня с любопытством, точно не до конца узнавая. Я выпрямился и попытался придать походке неспешную грацию непринуждённости.

– Ты… – она привстала, по лицу пробежала гамма эмоций от удивления до испуга. – Ты…

– Да. Пруд, – подсказал я, неопределённо махнув в сторону водоёма. – Вода. Промок немного.

Вера медленно подошла, подкралась, точно боясь вспугнуть – меня? Себя? Что-то незримое между нами? Взяла мою руку в свою, тёплую, почти горячую. Приблизила лицо, вглядываясь в глаза. Она – высокая, Вера, почти одного роста со мной. От неё пахло кофе и ещё чем-то вкусным, кажется, корицей.

– Ты одичал.

Я кивнул.

– У тебя лисы по кухне гуляют.

– Это знакомая лиса.

– Я её отпустила в лес.

– Ничего. Потом вернётся.

– Одичал… – Вера покачала головой. – Тебя нельзя оставлять одного.

Она обняла меня и крепко прижалась. Мокрый насквозь, с клацающими зубами, я стоял и улыбался, как дурак.

– Промокнешь… – пробормотал я. – Ты в ту пекарню заезжала, у заправки? Где булочки эти… с корицей…

– Да, горячие, – тихо, будто выдавая секрет проговорила она мне в ухо. – Из печки прямо. Пойдём.

А после я лежал в ванне, в горячей воде, почти кипятке, и ел булку. Булка не успела остыть и была ещё тёплой, корица сыпалась в воду и плавала островками коричневой пыльцы. Я не помню, чтоб получал такое наслаждение от незатейливой комбинации тепла и пищи. В приоткрытую дверь мне был виден потолок кухни, по сосновым балкам бродили огненные пятна. Вера вставала, гремела кочергой и тогда на потолке вспыхивали рыжие зарницы. Иногда она что-то говорила – негромко, наверное, беседовала с огнём. Саму Веру я не видел, лишь величавую тень, что вырастала вроде тени отца Датского принца в первом акте трагедии. Я жевал булку и снова улыбался как дурак. Всё было хорошо, всё было просто здорово.

Я не стал её спрашивать, почему она решила вернуться. Наверное, боялся услышать правду. Мои отношения с правдой весьма запутаны, тут нужно соблюдать предельную осторожность. Я не защищаю ложь, даже ложь во спасение, по мне любое враньё порочно в своей сути. Просто иногда неведение представляется мне благом.

Мы лежали в темноте, лежали молча, но я знал, что Вера не спит.

– Жарко… – её горячие губы щекотно коснулись моего уха.

Я встал, распахнул окно. Обомлел, хоть и видел эту бездну звёзд не в первый раз. Холодная ночь степенно втекла в спальню, я поднялся на цыпочки и вдохнул из всех сил. Пахло дождём, мокрой травой, сосновыми иголками. И чем-то ещё – такой свежий, такой знакомый запах. Невидимая река что-то сонно бормотала, изредка доносился крепкий стук упавшего яблока. Ковш Медведицы удобно расположился в треугольном вырезе чёрного леса. Если набраться терпения и пристально смотреть вверх, то можно заметить, как звёздное небо плывёт над землёй.

Движение это едва заметно и тут нужно завидное терпение. Я поёжился и, тихо ступая, вернулся в тепло.

– Осенью пахнет, – Вера повернулась на бок и прижалась щекой к моему плечу. – Яблоками.

Я лежал не шевелясь. Вера уже спала. Она уютным теплом дышала мне в ключицу. Мыслей не было, кажется, я улыбался. Было на удивление спокойно и хорошо. Я просто