Любовь моя Ана - Софья Асташова

Просматривая снимки, она забиралась на кровать с ногами и заливалась громким восторженным смехом, из чего я делала вывод, что фотограф из меня хороший. Затем она просила меня обработать снимки. Неохотно я соглашалась и на это.

С большим энтузиазмом я документировала бардак на кухне, устроенный моей соседкой. В её кастрюлях, судя по всему, зарождалась новая жизнь – расцветала голубая, салатовая, фиолетовая, сиреневая и синяя плесень. Я боялась снять крышку и увидеть там копошащихся белых личинок.

Однажды Уродка сказала, что хочет похудеть.

– Как тебе это удалось? – спросила она, собираясь на вечеринку и примеряя короткие шорты перед зеркалом.

Я совру, если скажу, что не испытала злорадства. Я знала, что у неё так не получится. Она не сможет отказаться от еды. Еды, которую она так любит есть на кухне, в кровати и даже в ванной. Я считала себя выше и сильнее. И красивее. Но сказала я совсем другое. Сама не ожидала от себя таких слов. Не знаю, откуда они взялись.

– Посмотри на моё лицо. Ты уверена, что тебе это нужно?

Улыбка сошла с её губ, и какой бы недалёкой я её ни считала, кажется, она поняла, о чём я говорю. Может быть, она понимала это лучше меня, ведь она жила со мной в одной комнате. Но мной двигало не столько стремление уберечь её, сколько сохранить за собой привилегию быть самой худой и самой несчастной в нашей комнате, в общежитии, на нашей улице, во всей Москве и в мире.

Меня бесило в ней всё – как она стояла, как двигалась, ходила, напевая что-то себе под нос, как почёсывала голову, когда я с ней разговаривала, как шуршала пакетами с едой. Но что бесило больше всего, так это то, что из-за неё я в своём доме чувствовала себя как в тюрьме – запертой и беспомощной. Она занимала ванную, совмещённую с туалетом, и могла просидеть там два часа. И все два часа я проклинала её. А на самом деле – себя. Пар и сладкий аромат шампуня просачивались сквозь щель под дверью. Подозреваю, что это был мой шампунь.

Я бродила по комнате и фотографировала её беспорядочно раскиданные вещи. Просто так, из чистой вредности, переставляла предметы на полках, меняла местами, пока терпеть становилось невыносимо. Мне нужно было в туалет. Я пыталась выгнать её силой мысли, но это не работало – мои мысли не долетали до неё через шум воды и музыку. Она не расставалась с кассетным магнитофоном даже в ванной, особенно в ванной. Я стучала в дверь. Готова была выломать эту чёртову дверь.

– Ещё минутку! – кричала она.

Проходило двадцать минут. Закутанная в два полотенца – одно на голове, другое на теле – она появлялась из облака пара и как ни в чём не бывало улыбалась, встретившись со мной взглядом.

За полгода в одной комнате с этим монстром я превратилась в комок нервов, комок человеческой шерсти. Она, будто со стола, смахнула с меня последние крошки человечности, стёрла грань между тем, что дико, но допустимо, и тем, что дико и недопустимо. Ни разу в жизни я не была такой дерзкой и такой безрассудной. На самом деле произошло вот что.

Восьмого марта у неё был день рождения. Я подсмотрела, как она составляла список покупок к празднику. От одного взгляда на него у меня скручивало живот. Красная икра, торт, крабовые палочки, мороженое, хлеб, вино, цветы.

Потом она долго красилась и выбирала, что надеть. Наконец ушла. Я расслабилась, предвкушая спокойный день в одиночестве, но через полчаса она вернулась с большим пластиковым пакетом из «Пятёрочки». Меня удивило не то, что она так тщательно наносила макияж, чтобы сходить в магазин, но то, что всю эту еду она собралась съесть одна. Она, громко разговаривая сама с собой, готовила на кухне салат с крабовыми палочками, мазала хлеб маслом и икрой. А потом пришла с этими тарелками в комнату и, пялясь в телефон, начала есть.

Я выпала из рамок социальной приемлемости. Чувства захватили меня, я не могла и не собиралась их обуздывать. Не сейчас. Адреналин в крови поднимал волны жара, нашёптывал: «Сделай это, сделай это».

Когда она в очередной раз закрылась в ванной, я пришла в состояние боевой готовности и огляделась по сторонам – пустую комнату заливал золотой солнечный свет. По полу скользила тень от подрагивающей шторы. Я подошла к её столу. Взяла её телефон в засаленном чехле-книжке. Он приятно тяжелил руку. Долго я не могла понять, как его выключить. Когда экран погас, я открыла дверь на балкон. Тёплый пол ласкал ступни. С улицы доносилось пение птиц. На короткий миг я почувствовала себя свободной и счастливой, какой уже давно не была. Я облокотилась на раму, протянула руку и швырнула телефон так далеко, как смогла. Он оглушительно стукнулся об асфальт. Я испугалась, что она могла услышать удар, но вода в ванной всё ещё шумела.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем она с огромным тюрбаном из полотенца вышла из ванной. Мне показалось, что за это время можно было помыть голову раз пять.

– Ты не видела мой телефон? – спросила она.

Я молчала. Затаив дыхание, замерла и обратилась в слух, с опаской ожидая, что она выйдет на балкон и поймёт, что я сделала.

– Я не могу найти свой телефон, – повторила она. – Ты не видела его?

Мне понадобилась вся сила воли, чтобы выдержать её взгляд, – отвести глаза значило бы сознаться в преступлении.

– Откуда мне знать, где твой телефон? – я сказала это с надменной ехидцей. Вот как я это сказала.

Я неподвижно сидела на своей кровати и смотрела, как она бегала по комнате. Мокрое полотенце валялось на полу. От досады и недоумения она вертела головой, как маленький бульдог, каких раньше ставили на приборную доску автомобиля. Она принялась вышвыривать вещи из шкафов, отбрасывая их далеко на пол. Когда она закончила со своим шкафом, принялась за мой и шкаф, где хранились вещи третьей соседки. Комната выглядела, как после взрыва. Спотыкаясь о раскиданные на полу вещи, она вышла. Следом хлопнула входная дверь. Послышалось цоканье каблуков по лестнице.

Вернулась она поздно. За окном стемнело. Легла на кровать и уставилась в потолок.

– Это ты. Я знаю, – не поворачивая головы, сказала она.

У меня остановилось сердце, но я, не отрываясь от ноутбука, спросила в ответ:

– В смысле?

Она повторила:

– Это ты. Я знаю.

Конечно, это я, кто