Из невозвратной стороны - Евгений Евгеньевич Сухов

чтобы меня под зад за чистую или не очень живопись.

– Мы отзываем композицию, неоценённую в этом неэстетичном мире живописи, – вздохнул я.

– Но часть композиции пойдёт на угли. Не пропадать же добру, – заявил Слава.

Мы осторожно извлекли ту часть композиции, которая была под руками, и приспособили над углями.

– Вот если б и центральную фигуру сюда.

– Но она была закутана в одежду, и мы не смогли бы любоваться красотой тела, – возразил Слава.

Это было горестное замечание.

– Руки помойте, – велел Слава.

– Зачем? – удивился Юра.

– Меня заставляли, а сами?

– Тебе надо было, они у тебя вечно в краске.

– Ещё занесёшь бациллу модернизма в ножку, – хохотнул я.

– Свят, свят, спаси и сохрани искусство высокой кухни от напасти авангардизма извращений, – сказали мы хором.

Мы помыли руки о ледышку, что принёс хозяйственный Осипов со старицы. И я начал учить их делать стаканчики из бумаги. Мы нарезали из чертёжной бумаги, что изображала скорлупу, квадраты. (Была и чёрная бумага, но от неё, чёрного квадрата, эстета Славу тошнило, и мы от чёрного квадрата отказались. Пусть другие прутся от него. А почему тогда не от кирпича?)

Мы сложили квадраты по диагонали, концы согнули к середине и расправили внутри – получились стаканчики. Потом мы сделали вилки из сучьев. Расстелили скатерть – материю, в которую была завёрнута ляжка, – и стали ждать.

В животе урчало. У Юрки колоратурило в брюхе. И тогда он предложил сочинить симфонию.

– «Урчание». Вполне себе модерн, – согласился я.

– В брюхе. «Урчание таинств в темноте брюха», – поддержал Слава.

– Не брендь. Таинства не урчат.

– Послушайте! Они звучат, – воскликнул Юра.

И мы, встав рядом, стали выпячивать животы. Непростое это дело – они к позвоночникам прилипли и не хотели выпячиваться.

– Стойте тихо, закройте глаза и мысленно уноситесь в космос, – велел Юра.

Мы и унеслись. И тут же заурчало.

– Точно! Урчит! – заорали мы.

Но это были только звуки современной симфонии. А нам нужна была музыка.

– Когда тихо на лугах, в небе… Посмотрите, мы же в небе на лугах, – сказал Юра.

– Не брендь. Опять за своё.

– Посмотрите на лёд!

Мы посмотрели. И точно, на льду отражались небо, луга, ветка, мы и даже дымок от костра. И всё это на небе. Только небо на льду. Зеркальном льду.

– Значит, мы на небе, – сказал Юра.

Сорвалась и закружилась невесть откуда взявшаяся белая пушинка с зёрнышком и всё никак не могла приземлиться.

– Смотрите, – воскликнул Юра, – принцесса! Прекрасная принцесса в воздухе. Среди осени, увядания, совсем как Диана на сцене.

И моя душа летела вместе с ней. А потом я помогал снимать с неё костюм принцессы, мокрый от пота. И принцесса превратилась в скелет. Передо мной стоял скелет, обвитый канатами мышц. У ней даже сисечки были из мышц.

Я посмотрел ей в глаза. Они были чёрные. И всё. Она была опустошена физически и эмоционально. И как ей только удавалось превращаться в создание, не имеющее притяжения, в пушистое облачко? Создание, которое радовалось, грустило, страдало, любило танцем. На сцене красота, она реальна, материальна. Красота живёт в танце, танцем и нереальна, нематериальна, она возникает в душе и исчезает.

Чудо! А другое чудо – в нарядном костюме, со светлым личиком и радостной улыбкой – идёт на свидание со смертью.

А смерть пахнет потом, шкурой, кровью, навозом.

Коррида!

Что это? Праздник?.. Искусство?.. Идёт принцесса на праздник жизни и смерти. Это у неё в крови – поединок со смертью, и её не остановить. Победа или смерть! Принцесса…

И эта пушинка… Разве она может быть здесь в это время года? Заблудилась, поди, или до сих пор ищет место, куда приземлиться. Какой красивый парашютик с зёрнышком. Лети и приземляйся в хорошем месте, чтобы прорасти весной прекрасным цветком. И пушинка, и Диана, и принцесса – откуда они?.. Из другого мира, неведомого нам. И так необходимого.

Тишина… Что-то как… посреди лугов, увядания, покоя. И небо… Какое небо! Кем-то подсвеченное. Оно везде. И мы среди него. Симфония тишины.

– Давайте сочинять симфонию тишины, – предложил Юра, – а потом расскажем, что у каждого получилось.

И мы стали сочинять симфонию тишины.

Славка луга старается запомнить – его только цвет и форма интересуют. Стоит, правда, без движений и не дождётся, поди, финала – жрать хочется. По всему видно. Наверняка…

Я тоже стараюсь. Даже глаза прикрыл. А там темнота квадратиками.

Вот бы у злых девок сиськи не росли. Вообще! Здорово было бы! Хотя они в лифчики наверняка что-нибудь набивать бы стали. Нарвёшься на такую, вроде с сиськами, а потом… Свят, свят, свят, спаси и сохрани!

Что-то я не то сочиняю.

Давай заново…

Ачё к Юрке, вожаку коровьего стада, так девчонки липнут? Опять не то!

А!!! Мне урчание в животе мешает творить симфонию тишины о мироздании. Да ещё без звуков. Бездарен я в музыке. Даже без звуков. Да и танк по ушам, зараза, катался. А вот Юрка! Руки скрестил на груди, глаза закрыты, и весь там, в симфонии тишины и красоты. Или шаманит для нас… Нет, трёт шрам… Он, когда волнуется, вспоминает, всегда шрам трёт. А тут ещё и слёзы на лице. Ясно, она снова к нему явилась. Красота-то! Забыть не может.

Она ниоткуда явилась, может, из воздуха.

Ничего не было, ничего не предвещало, и вдруг она впереди него появилась. Идёт, пританцовывая, сумочкой помахивает. Но как идёт, как головку держит, плечики, какая фигурка! Радостная, весёлая. Красота с небес, что ли, пришла? Луч света в тёмном царстве быта. И что-то внутри случилось, озарило что-то. Всё исчезло, только она осталась. И Юрий полетел к ней. Долетел… почти… Но споткнулся, упал на неё, в падении сорвал юбчонку вместе с трусиками с её самой совершенной в мире попочки и получил страшенный удар по лицу шпилькой на её изящной ножке. Кровь залила лицо Юры, юбчонку, трусики и даже совершенную попочку.

– Дурак, что ли?!

– Я… я… я… – то ли икал, то ли рыдал Юрий.

Скорее рыдал. Посреди улицы сидел Юрий, обмотанный окровавленной юбчонкой. А рядом, как положено, полуобнажённая богиня красоты. Красота обняла Юрия и старалась успокоить. Пахло пылью, цветами и кровью. Красота снизошла на Юрия, прикоснулась к нему и оставила на лице память о прекрасном на всю его жизнь.

И опять красота прикоснулась и обнимала тишиной, в которой застыла навечно.

Красота зазвучала… Пиано, жалобно так… Запердела. Или кто-то из нас, от голода.

Может, это Юрий от переживаний? Но все стали смотреть на меня. Я-то