Я обязательно уволюсь - Маша Гаврилова

Рената придумала себя, и научиться это повторять. Я восхищалась этим умением надевать настолько плотную маску.

Ленина понять было сложнее всего. Он был из другой эпохи, и его идеи без контекста могли смутить и обмануть. Его книги я читала в пересказах и ориентировалась в первую очередь на письма, биографии и мемуары современников. И всё равно Ленин был мучением, большим страданием. Но мучением приятным: его идеи захватывали меня, помогали лучше понять, почему я так ненавидела работу и мечтала не работать ни дня в своей жизни.

3

Наконец у меня появилась зарплата, из которой можно было выделить деньги на визит к платному гастроэнтерологу. Я спросила у Лены, куда пойти, она хорошо разбиралась в таких вещах, и по её совету отправилась в клинику «Болеешь – не болей». Всё внутри клиники выглядело чисто и красиво. В аквариумах плавали крупные рыбы, на столиках около кабинетов стояли графины с водой и плошки с леденцами. Я подошла к ресепшену, девушка что-то нажала, отметила моё имя и отправила ждать. Спустя пару минут моя будущая врач вышла в коридор и назвала мою фамилию. Я прошла в кабинет напряжённая, ждала – снова скажут, что я здорова. Но врач, флегматичная женщина, не сказала ничего о здоровье, а направила на анализы и назначила встречу через четыре дня, чтобы результаты уже были на руках. Медсестра оставила большой синяк от укола, заполучила немного моей крови. Остальное я принесла им сама, стыдливо прикрывая баночки для анализов белым пакетиком из аптеки.

И вот я вернулась к флегматичной женщине. Врач пробормотала: «Так-так-так». Ей мои анализы сказали то, чего не говорили другим врачам. У меня и правда был гастрит. Самый настоящий гастрит. Никаких обманов, никаких недоразумений. Мне хотелось растрясти эту грузную спокойную женщину и радостно повторять, что всё это время я жила с болезнью, а не страдала от менструальных болей, от стресса, от переедания, от недоедания, от диареи и запора. Во всём были виноваты бактерии хельветика пилории внутри меня. Они устроили плантацию в моём животе.

Гастроэнтеролог смотрела на мою радость с непониманием. Сразу было видно, что у неё никогда не было гастрита. Или ей всегда верили, всё-таки она врач.

Она сказала:

– Сейчас я выпишу вам лечение, пропьёте в течение двух недель антибиотики, и посмотрим на динамику. Не пугайтесь, если почернеет язык, это может быть реакция на одно из лекарств. До свидания!

Я взяла бумажечку с рецептом, поскакала в аптеку, дурацки улыбаясь. День был праздником, невероятной радостью. Мы с гастритом давно были готовы к расставанию, и наконец оно стало возможно. В аптеке рецепт даже не спросили, вручили лекарства за огромные деньги. Одну десятую моей зарплаты. Но я даже не переживала из-за этого – наконец в моей жизни случились сразу несколько хороших вещей: новая работа с добрым начальником и скорое исцеление большой боли. Дома я прыгала и хохотала. Кошка Окрошка спряталась, испугалась, что я совсем потеряла голову. Я взяла её на руки, поцеловала в носик, поцеловала в лобик, покружила и отпустила. Она сбежала в комнату соседки, но это было ничего страшного. Весёлая музыка играла на всю квартиру, я отмечала день здоровья. Жизнь налаживалась.

Жизнь наладилась ненадолго. Я узнала обо всём от Алисы случайно. Мы сидели в баре, лениво грызли сухарики с чесноком. Показывали футбол, я болела за команду в синей форме, Алиса не болела и смеялась над тем, как я выпадала из разговора и смотрела в телевизор над её головой. Параллельно мы жаловались на работу. Она упомянула Антона, а я, слегка размякшая, повторила его имя:

– Антон-Антон…

Алиса опустила глаза, потом внимательно посмотрела на меня:

– Уже скучаешь?

Сердце дрогнуло – что-то случилось. Но я ответила честно:

– Всегда по нему скучаю.

– Значит, будет тяжело. Нам всем будет непросто.

Что-то случилось, а я мне никто не сказал.

– Что-то случилось?

Алиса посмотрела на меня непонимающе:

– Я думала, ты знаешь. Он уезжает в Нидерланды.

Что-то случилось. Антону предложили работу за Очень Большие Деньги. И он согласился. Странно было это слышать. Я никогда не знала, любил ли он вообще свою работу как таковую, без контекста однокашников-коллег. Казалось, что он работает, потому что нужно как-то занять время и потому что все должны работать. Он ничего не умел понятно объяснять, поэтому ни я, ни Лена даже не понимали до конца, что он делает, что он изучает и зачем. Он всё время копошился, читал-смотрел – и опять же я думала, что это для вида, на автомате. Видимо, ему всё-таки нравилось айти и он хотел расти дальше. Или он хотел сбежать.

– А как же Лена?

– Я точно не знаю, но вроде они обсуждают отношения на расстоянии. А может, и расставание. Лучше спросить у неё.

Ничего спрашивать я не собиралась. Лена всегда мне рассказывала всё сама, а значит, и тут должна была рассказать, но почему-то не рассказала. Алиса говорила что-то ещё, я не слушала. Ноги тряслись, руки тряслись, нос не дышал. Алиса была слишком пьяна, чтобы заметить. Мы выкурили сигарету, одну на двоих, и разошлись. Я всё ещё дрожала.

Каждый день я по несколько раз проверяла, нет ли новостей от Лены. Но она ничего не писала, ничего не выкладывала. Я даже на секунду представила, что Антон её убил. На третий день я не выдержала и написала Лене сама: «привет, какие новости», хотя никогда раньше так не писала. Лена ответила фактами: «готовлюсь к отъезду Антона», «уедет уже через три дня», «сейчас всё обсуждаем». И больше ничего.

Я первая предложила Антону попрощаться. Он сам вряд ли вообще подумал о такой идее. Всё-таки мы не родня и не лучшие друзья. Мне было наплевать, я хотела провести с ним хотя бы пару последних часов. Мы встретились в кафе на районе. Антон весь вечер смотрел на телефон, я весь вечер смотрела на Антона не таясь – всё равно не заметит. Не заметил.

Он совсем застыл, как будто мы не были знакомы. Не улыбался, ничего не говорил. Только иногда виновато поднимал глаза. Мы выпили горячий шоколад и съели большой кекс. Через полтора часа он сказал, что ему пора. Я стала туманом, воздушным змеем, дымом. Живот неприятно сжался, напомнил, что скоро меня будут ждать большие неприятности. На это было всё равно. Я стала дымом и не смогла сказать на прощание ничего путного, я вообще не могла говорить, не могла дышать. Антон небрежно обнял меня. Так не прощаются с теми,