Сто провальных идей нашего лета - Екатерина Геннадьевна Боярских

хотел сказать ондатр, но что-то растерялся. Взял себя за ухо и повёл к волку побеседовать. Волк был ясен и печален, у него болел живот. Увидев ухо, он обрадовался — «о красота! о поэзия!» — и стал им любоваться. Ухо меняло цвет. Было вишнёвым, было лиловым, алым, пурпурным, бордовым, багровым. Сквозь ухо светило солнце. Любование цветущим ухом не затянулось, оно прошло и миновало. Ухо обрело исходный цвет, любоваться стало нечем.

— Да, ондатр, красота недолговечна. Так опадают розы лепестки... — вздохнул волк.

— Оно не опадает, — насупился ондатр и покрепче ухватил ухо. Они сели рядом и тихонько запели: «Там вдали за рекой догорали огни». По реке приплыла черешня из Ташкента, прекрасная как ухо (о поэзия, о красота). Вдали шумел одинокий мотоцикл.

— Ишь, распелись! Воду не нагрели, ноги не помыли... — пробормотала цеце и хлопнула дверью.

Однажды ондатр с бобром выросли. Человечки растут в детей побольше, потом ещё в побольше, а там, глядишь, космонавтами станут. Ондатр же с бобром стали вомбатами. Лезут на дерево, кричат наперегонки: «Я коркодил! Коркодил свободного племени!»

— Слышь, волк, они чего? — Дуб-Первопредок переживает.

— Вомбаты они... тьфу! Свободного племени.

Жаль, конечно — ондатра с бобром хоть растащить можно было. А вомбат, он хуже муравья, как его растащишь — вомбат животное коллективное.

И всё у них по правде. На кровати в унитаз играли. Лысый кот аж в складки собирается — недоумение в нём. Он вообще с детства такой недоумённый, но тут предел — ни тебе, лысому коту, подушку пометить, ни тебе, чёрту лысому, в хозяйских рубашках присесть. Всё уже загажено.

Везде ступил вольнолюбивый вомбат.

— Свинюги, — шепчет Дуб-Первопредок. — Сссвинюги!

Значит, наступил он куда вомбат ступил. Значит, неравнодушен.

Волк сидит, Банану Ёсимото читает. Хорошо волку.

Вомбаты рыщут, бананы тащат. Но плохо вомбатам.

Никто их в мешок не кладёт, не несёт по тёмному лесу.

А надо. Надо, волк, надо! Вот давай мы будем спать в пещере, ты придёшь, в мешок нас аккуратно — и таскай, пока не околеешь. Волк сразу околел; шутка ли — вомбатов мешок сорокакилограммовый? Не шутка. Бросил мешок и пошёл, прямо бегом побежал, нашёл возле еды новую маленькую кошку и стал её беречь — носить, на руках укачивать, да всё скорей-скорей, пока она не выросла и тоже в вомбаты не подалась. Но кошку у него отобрали вскоре. Вомбаты из неё хотели котобус вырастить и ездить в нём по электрическим проводам, дымясь и потрескивая.

— Постойте, вомбаты!

— Мы не вомбаты!

— Нет, вомбаты, вы вомбаты.

— А ты конопелька! Ты чемодана!

— Кто? Я? Ктоя-ктоя? Ктоктоя?

— Да! Конопелька ты! Чемодана ты! Да! Да!

На чемодану волк уже обиделся. Схватил первое, что под руку попалось... а оно уж глаза закрывает, на балконе звёзды, впереди луна.

— Ну чего ты, вомбат, душенька, мягкий шарик?

— Во мне сердце тает. Как растает — я засну.

Волку снилось солнце и как будто его кто-то трогает. Открыл глаза, и всё сошлось: ондатр вокруг. И оранжевой ленточкой машет. Завязал волк ондатру глаза этой ленточкой и пошёл обратно в солнце. Недалеко ушёл, слышит, на опушке волшебного леса неладное творится:

— А-а-а... бумм! А... бум, бум! — бабушки в обморок валятся, как поленья, полны чайники роняют.

— У! у! — дядя спасается. Ондатр на всех фронтах воюет. Он от ленточки тигром стал. Тигры, они всё рыжим видят. И сами рыжие. Скоро замерло всё на опушке (некоторые её неверно попушкою ещё называют) — кто в берлоге отсиживается, кто без сознания отлёживается, кто в магазин пошёл. Ондатр в ленточке возвращается.

— Ты что, хищник разнузданный? Добычу когтишь? Офигел совсем?

Глядь, а ондатр-то! Идёт смирненький, глаза опустил, песнь заводит, сказку говорит, сам на себя ошейник надел, поводок волку протягивает. В полосочку поводок.

— Я твоя буду девочка-тигрёнок. Домашняя.

Кинулся волк, зубами ошейник развязывает:

— Что ты, что ты, так нельзя! Ты же тигр! Живи на воле, когти добычу!

— Не умею, — отвечает, — не могу, не буду, — и валится кверху пузом. — Грызуном на свет родился. А ты, волк? Ты сам-то — хищник?

Не выдержал волк, не удержал оборону, сознался:

— Корова я. Мы, коровы, не добычливы. Хотя... корова может ленточку зажевать. Букет. Футболку. Картошку жарену. Вот только за ноги тебя, ондатр, не может подвесить.

— А если она учёная?

Обозлился волк, потому что ондатр умел разом намекнуть ему на две волчьих проблемы — вымя четвёртого размера и кандидатскую диссертацию. И подвесил ондатра за ноги. Так впервые было экспериментально доказано, что учёная корова и вправду многое может.

Пошёл как-то волк в лес по ондатры. Но ондатров не набрал. «Год какой-то ненормальный, неурожай за неурожаем», — подумал волк, хотя догадывался, что ондатра достаточно урожать один раз, а там он сам поддержит своё интенсивное существование. Однако в этом году новых ондатров не уродилось, а зрелых не сохранилось, наверное. Глядь, в куче мусора крупный вомбат тусуется. Не ондатр, конечно, но тоже ничего, приятный. Пригляделся волк — что вомбат делает, чем занимается, а вомбат к танатосу стремится, игральный кубик глотает и снова выплёвывает. Вот промахнулся и мимо рта уронил.

— Кука ты, вомбат, кука кисловодская!

— А ты бука.

— А ты распупыдло!

— А ты дом, ты дом домастый!

— А ты пень ушастый!

— А ты кегля!

— А ты пакля.

— А ты швакля.

— А ты букля.

— А ты кряква.

— А ты див! А ты гуль, ты этот... нет, вот этот... ты казан красноказачий!

— А ты горчица.

— А ты агафон. Агафон-агафон, я тебя съем.

— Я не агафон, я мышь твоя... любимая.

— Да и я тоже не горчица.

Лежат агафон с горчицей в куче мусора, обнимаются. Плачут немножко, но это можно, это от любви.

Грустно осенью в лесу. У кого руки дрожат, тот так сразу и пишет напрямую: «Очень в лису» — ничтоже сумняшеся, извините за выражение, то есть за два. Оченью очень грустно. На небе ни солнышка, ни фига, в лесу ни вомбата, ни клопика. Но не вомбата единого вечной красой сияет природа равнодушная. Бобёр с ондатром, маленькие, по лужам прыгают, распушились под дождём, из-под дождя выглядывают, как суслики. Ишь, скользкий ты какой, ондатр. И тяжёлый, словно сусль. Сусел ты