Истории, которые смеются сами - Олег и Тимофей Антоновы

Каждый поворот — как свет на воде.

Она кружилась, будто рассказывала историю — о тишине, о ритме, о том, как важно быть собой, даже если ты пчела, или кошка, или просто кусок света под землёй.

И в самый красивый момент — упала в бочонок с мёдом.

— Это называется «финал», — сказал Шустрик.

— Это называется «падение с достоинством», — донеслось из бочонка.

Лес затих.

Потом — взорвался смехом.

Той ночью лес спал спокойно.

Но утром, когда солнце коснулось поляны, все увидели:

на дне бочонка, среди остатков мёда, лежала маленькая розовая лента.

— Это она, — сказала Шурочка. — Доказательство.

— Доказательство чего? — спросил Шустрик.

— Что смех — не шум.

Что искусство — не глупость.

И что даже самая толстая кошка в розовом платье может спасти мёд.

Замечено: итог главы

Замечено: если толстая кошка в розовом платье танцует — значит, все скоро вернутся.

Или хотя бы засмеются.

— Шурочка, запись №4

Глава 5. Неожиданный гость

В тот самый день, когда лес уже начал забывать о тишине, а пчёлы снова жужжали в ульях, произошло нечто странное.

На поляну, где раньше стоял старый дуб с объявлениями, пришёл незнакомец.

Он был высоким, стройным, с длинным хвостом, в пальто до пят и шляпе, из-под которой торчали усы, как у дирижёра. В одной лапе он держал чемодан, в другой — указку.

— Добрый день, — сказал он, не повышая голоса. — Я — Бородач.

— Бородач? — переспросил Шустрик, выглядывая из-за куста. — У тебя же нет бороды!

— Это фамилия, — ответил тот. — А не признак.

Шурочка открыла блокнот:

«Замечено: если кто-то говорит, что борода — это фамилия, значит, он либо шутит, либо очень серьёзен. А если и то, и другое — значит, он останется».

— Я — хроникёр, — объяснил Бородач. — Записываю истории тех, кто делает мир ярче.

— А мы такие? — спросил Тимоха, поправляя шляпу.

— Вы — первые, кого я вижу, кто танцует, чтобы спасти мёд, — сказал Бородач. — Это уже легенда.

— Это был эксперимент! — выпалил Шустрик. — Я проверял, можно ли плавать в мёде!

— Можно, — сказал Тимоха. — Но потом вылезти — уже нет.

Бородач достал из чемодана камеру на треноге.

— Разрешите запечатлеть?

— Только не в профиль! — взвизгнул Шустрик. — У меня ухо торчит!

— Тогда в три четверти, — сказал Бородач. — Как в театре.

На следующее утро Бородач пошёл в библиотеку — к сове Бубо.

— Вы изучаете лес? — спросила она, протирая очки.

— Я изучаю смех, — ответил он. — Как он появляется, что его вызывает, и почему он важнее мёда.

— Это невозможно, — сказала Бубо. — Смех — хаос. Его нельзя измерить.

— Можно, — сказал Бородач. — Если смотреть на танец Марианны.

Через час он стоял на поляне, направив камеру на Марианну, которая репетировала «Прыжок в неизвестность».

— Остановитесь! — крикнула она. — Вы нарушаете эстетику момента!

— Я фиксирую её, — сказал Бородач. — Чтобы показать: искусство — не просто движение. Это наука о красоте.

— Это называется «вторжение в личное пространство», — сказала Шурочка, делая запись.

— Это называется «документальный фильм», — ответил Бородач. — Эпизод первый: «Толстая кошка в розовом платье и её борьба с объективом».

День за днём Бородач снимал:

· как Шустрик падает в куст,

· как Мишка лакомится мёдом,

· как Тимоха пытается починить самокат,

· как Колюша разговаривает с грибами.

Но однажды он снял Шурочку, когда она сидела у ручья и не записывала.

— Почему ты не пишешь? — спросил он.

— Потому что иногда нужно просто быть, — ответила она. — А не замечать.

— Но это против правил хроникёра, — сказал Бородач.

— А это против правил жизни, — сказала Шурочка.

Бородач замер.

Потом опустил камеру.

— Вы правы, — сказал он. — Я забыл, что нельзя снимать душу. Только то, как она проявляется.

На следующее утро Бородач не снимал.

Он просто стоял на поляне, держа в лапах фотографию — не снятую им, а подаренную Шурочкой.

На ней были все:

· Шустрик с очками без стёкол,

· Шурочка с блокнотом,

· Мишка с бочонком,

· Тимоха в шляпе,

· Колюша с кристаллом,

· Марианна в позе балерины,

· и он сам — с камерой, но улыбающийся.

— Спасибо, — сказал он. — Теперь я понял: Я не хроникёр. Я — участник.

— Тогда ты уже не гость, — сказала Марианна. — Ты — свой.

С тех пор Бородач стал частью Леса Чудес.

Он всё ещё снимал. Но теперь — только с разрешения.

И чаще всего — смех, который начинался с танца.

А на двери его домика появилась табличка:

«Бородач. Хроникёр чувств.

Вход — по улыбке».

Замечено: итог главы

«Замечено: если кто-то пришёл с камерой, но ушёл с улыбкой — значит, он не просто наблюдал.

Он стал частью истории.

А если он остался — значит, смех его принял».

— Шурочка, запись №5

Глава 6. Как Шустрик устроил снежную бурю… случайно

Зимой Лес Чудес всегда становился особенным.

Сосны прятали иглы под белыми шапками, ручьи замирали под ледяной коркой, а даже самый непоседливый зверёк старался поменьше высовываться наружу.

Но Шустрик — заяц с длинными ушами и ещё более длинным любопытством — не был таким зверьком.

— Зима — это не время прятаться! — заявил он, стоя на вершине сугроба в шапке из морковки и с рогаткой в лапах. — Это время научных экспериментов!

— Опять? — вздохнула Шурочка, доставая блокнот.

«Замечено: если Шустрик говорит „эксперимент“, значит, он уже придумал, как всё испортить».

— На этот раз всё будет иначе! — воскликнул Шустрик. — Я хочу создать идеальную снежную бурю!

— Зачем? — спросил Тимоха, поправляя шляпу. — У нас и так снега хватает.

— Не просто снег, — сказал Шустрик, загадочно понижая голос. — А бурю с ритмом. Чтобы снежинки падали в такт, как в балете!

— Это называется «метель», — сказала Шурочка. — А не балет.

— Это называется «нейро-фолк-снеж», — ответил Шустрик. — И это будет революция!

Шустрик сбежал к своей «лаборатории» — старому пню с котелком, магнитом и батарейкой от карманного фонарика.

— Сначала — энергия! — объявил он.

Он подключил батарейку к магниту, магнит — к котелку, котелок — к рогатке, рогатку — к облаку (с помощью верёвки и воздушного шарика).

— Теперь — запуск!

ЦА-ЦА-ЦА-ЦА! — зашипел котелок. БУМ! — лопнул шарик. ВЖУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ…

— Что это было?! — закричал Тимоха, выскакивая из норы.

Над лесом закружились снежинки.

Не просто так.

А вихрем. Валом. Бурей.

Через пять минут лес исчез.

Сосны — под сугробами.

Тропинки — не видно.

Даже самокат Тимохи исчез, будто его и не было.

— Это не буря, — сказала Шурочка, вытирая снег с блокнота. — Это катастрофа с научным уклоном.

— Я не виноват! — кричал Шустрик, пытаясь выбраться из сугроба. — Я просто хотел, чтобы снег падал красиво!

— Снег падал красиво, — сказала Марианна, появляясь из-за куста. — Но потом он решил остаться.

— Мишка! — закричала Шурочка. — Где Мишка?!

Группа собралась у пня.

Каждый взял своё:

· Шурочка — блокнот и увеличительное стекло (на всякий случай),

· Тимоха — самокат (под снегом) и шляпу (чтобы не замерзать),

· Шустрик — рогатку (для морального духа),

· Колюша — карту подземных тоннелей (на случай, если снег проникнет внутрь),

· Марианна — розовую ленту (для вдохновения).

— Надо найти Мишку, — сказала Шурочка. — Он мог замерзнуть.

— Или утонуть в мёде, — добавил Шустрик. — Он же с бочонком ушёл.

Они двинулись в путь. Снег бил в глаза.

Ветер пел песню, как аккордеон.

А вдали, сквозь белую пелену, что-то гудело.

— Это он! —